Олег Попцов - И власти плен...

Моя производственная карьера складывалась вполне пристойно, и навязчивая идея растревожить прошлое, узнать истинные мотивы столь неожиданного выбора, сделанного Лидией Метельниковой, в девичестве Толчиной, выдохлась. Наверное, угасло любопытство. Мне даже казалось, что своим административным продвижением я как бы выплачивал жене некий кредит, взятый у нее под непроясненное будущее. И мне доставляло удовольствие следить за ее лицом, когда она узнавала о моем очередном продвижении. Молчаливый диалог, в котором Метельникову положено произносить одну и ту же фразу: «Ты во мне не ошиблась». Такая вот сложилась у нас личная жизнь.

Моя первая женитьба оказалась недолгой, и, судя по всему, я не слишком преуспел в отношениях с женщинами. Разлад начался так скоро, что я никак не мог взять в толк, возможно ли за такое короткое время перечеркнуть чувство, которое еще вчера казалось вечным. Все перемешалось — жена уходила от меня. Уже не припомню, как я себя вел, скорее всего, молчал. Да и о чем говорить, в чем разуверять? Внушать, что она не права, что по-прежнему любит меня? Нелепо и стыдно. Жена ушла, и ничего не осталось, кроме невостребованной, невысказанной обиды.

Потом случился мой перевод в Москву. Мотивы переживаний стали иными. Душа, возможно, и болела, но я не знал, что это болит душа. Впредь я буду осторожнее, думал я. Это по крайней мере было бы логично. Еще не забылось, не перегорело, но… Это вечно отрезвляющее «но». В большом городе, где твое появление — дань все той же невычисляемой случайности, где гостиничный номер, потертый и обшарпанный, есть твоя земля обетованная на долгие месяцы, где все предстоит создавать заново: свой авторитет, свои увлечения, своих друзей, — в таком городе, в окружении обстоятельств непредсказуемых, одиночество ощущается разительнее.

Может быть, потому во всем облике Лиды Толчиной: в лице, одежде, походке — привлекла меня печать особого столичного лоска, который моему пониманию в ту пору был недоступен. Я никогда не видел таких ухоженных, ладных женщин. Я обратил на нее внимание. Иначе и быть не могло. Делегация из шести человек: пять мужчин и одна интересная незамужняя женщина. На нее все обратили внимание. Не в том вопрос. Таких скособоченных, неотесанных, вроде меня, мало ли она видела? Однако вот разглядела, поняла! Ах, боже ты мой, что можно разглядеть за десять сумасшедших дней в божественной Италии, где я, Антон Метельников, был олицетворением несуразности, этакое дитя захолустья? Чуть позже (мы уже встречались), видимо, желая развеять мое навязчивое недоумение, она сказала: «Ты был незахватанный, чистый». Я почувствовал себя уязвленным. «Ты не права, — сказал я, — моя простота обманчива. У меня были женщины и до тебя. Я был женат, наконец». Она смеялась. Я заражался ее смехом, мне становилось легче.

Еще до отъезда нам объявили: ваша поездка в некотором роде пробная, пристрелочная, мы заинтересованы в расширении контактов с Италией. Вы должны произвести хорошее впечатление. Мы трепетно выслушали все наставления, а вечером делегацию повезли в ГУМ. Как объяснил наш руководитель, подновить гардероб. Кому-то по мелочи: ботинки, рубашка, галстук, запонки, — а кому-то более основательно. Там, в ГУМе, все и началось. Я не заметил, как она взяла меня под руку и тоном, исключающим возражение, шепнула: «Вам надо купить костюм». Нормальный человек на моем месте возразил бы, заупрямился. Легко сказать — костюм, а что делать с тем, который на мне, и еще одним — в чемодане? Она угадала мои мысли: «Тот, что на вас, вам упакуют, оставите у меня, я тут живу в двух шагах. Вернемся в Москву, заберете». Заливаюсь краской, против воли бормочу: «Хорошо». Смотрю в зеркало: вроде и не я стою. Новый костюм, новая обувь, специфичный, резковатый запах неношеных вещей. Она останавливается за моей спиной. Я не знаю этой женщины, боюсь обернуться. Я еще не прижился в Москве, и моя стеснительность — это я сам, настоящий. Продолжаю смотреть в зеркало, вижу только ее лицо. Ей нравится эта игра. И то, что я не оборачиваюсь, и то, что она может меня разглядывать, не заговаривая со мной.

Потом была Италия. За десять дней мы привыкли друг к другу. Я уже не краснел, а она подчеркнуто называла меня по имени и отчеству. Я считаю, что у нас с ней все началось позже, когда мы вернулись. Она смеется: «Женщина знает лучше, когда у нее начинаются отношения с мужчиной». Она не стыдится говорить об этом вслух.

«Я скоро поняла, что рассчитывать на твою инициативу не приходится. Спустя месяц, когда ты заболел, помнишь, я позвонила тебе на работу? Ты оставил мне только рабочий телефон». — «Мне обещали квартиру, давать гостиничный телефон я считал неудобным». — «Может быть. Квартиру ты получил через полгода. А тогда, сопливый и температурный, валялся в гостинице. Я ухаживала за тобой. Забыл?» — «Нет, отчего же, помню. Ты признавала только иностранные лекарства». — «В такие минуты граница исчезает, размывается. Я спросила себя: а почему нет? Ты выходила его. Ты имеешь право. Когда ты проснулся утром и увидел меня рядом с собой в своей постели, ты сделал лишь одно движение: потеснился, оставляя мне больше места».