Олег Попцов - И власти плен...

Метельников считался вторым, так и говорили: запасной вариант. Беседовали с ним хотя и предметно, однако ощущение неопределенности подчеркнуто сохранялось. В разговорах преобладали выражения типа: как вы посмотрите; на ваш взгляд; если мы вам предложим; если возникнет необходимость; если, если, если… Для Метельникова и пост главного инженера был достаточным ростом.

Левашова погубил экстремизм. Он очень рвался к власти и не умел этого скрыть. На собеседовании он вел себя уверенно, почти не задумываясь отвечал на вопросы, производил впечатление крайне независимого и смелого человека. Был агрессивен, давал характеристики уничтожающие. У него уже есть программа, он все обдумал, и деньги, которые он намерен просить, — деньги немалые. Он так и сказал: «Программа, которую я предложу, потребует внушительных затрат и серьезных кадровых перемен». Он был самонадеян и полагал, что его убежденность заражает других. Он ошибался.

Метельников воспринимался как человек иного толка, без программы, без претензий. На вопросы отвечал скованно: «Надо посмотреть, подумать». К нему присматривались, уместно сказать — его разглядывали. О таких обычно говорят: «По месту прежней работы характеризуется положительно». Сомнения были, нельзя без сомнений. Кому-то он показался нерешительным, кому-то — умеренным. Все сказанное — никак не упрек Метельникову. Решили: значит, более управляемый, это хорошо. Руководство ведомства высказалось за Метельникова.

Три изнурительных года. Дверь в дверь. Их разделяли шесть шагов в общей приемной.

Левашова подвел максимализм. Человек властный, напористый, он любое дело творил, чуть-чуть опережая приемлемую быстроту, с которой должно было вершиться это дело. Его идеи всегда несли в себе некий взрывной заряд. Левашов был нетерпелив, настаивал на воплощении своих идей, проявляя при этом неуважительность и нетерпимость к идеям оппонентов. От окружающих и подчиненных он не требовал единомыслия. Это его не заботило. Он полагал, что им предписано лишь выполнять, и силою своей власти увлекал их за собой. В его новациях всегда была внезапность, что-то недосказанное, неразжеванное и даже авантюрное. Не всякий понимал, куда и зачем, но уже бежал, увлеченный стадностью, завороженный страстью, но не смыслом. Смысл постигался потом. И напор Левашова уже не казался загадкой, свойством его натуры, а воспринимался как продолжение все той же стремительности, хорошо продуманной тактики форсажа, когда человек, оказавшись в окружении людей куда-то спешащих, сам не желая этого, прибавляет шаг и уже через минуту бежит вместе со всеми.

Левашова подвел максимализм. Он недооценил Метельникова. Принял его сдержанность, его пристрастие по любому поводу собирать главных специалистов, принимать коллективные решения за неуверенность, за страх, за желание разделить ответственность, которую положено нести самому. Левашов действовал так, словно ему противостоит человек слабый, временный. И это его погубило.

…Оставались формальности: приехать на головной завод, познакомиться с коллективом. Голутвин чувствовал, что Метельников нервничает, и, как мог, старался успокоить его. Говорили только на отвлеченные темы, все, что касается объединения, уместилось в одной фразе: «Разберешься сам». Голутвин считал, так будет лучше, потому и настоял, убедил министра — на завод Метельникова повезет именно он, Голутвин.

В общем-то ситуация ординарная, единственное неудобство — Левашов. Тут уж ничего не поделаешь, он есть, другим Левашов не станет. Травить душу заранее, дескать, это тот самый Левашов, твой конкурент, который претендовал на твое место? Нет-нет, разумнее промолчать. Сядут по разные стороны стола и договорятся — альтернативы нет.

Их ждали. Левашов опоздал. Уже все расселись, когда он появился. Метельников, увидев знакомое лицо, заулыбался было. Когда же Левашова представили как главного инженера, улыбка на лице Метельникова утратила выражение растерянной радости, осталась лишь тень ее, похожая больше на выражение виноватости. Метельников почувствовал сильное до боли ответное рукопожатие и, возможно, в мгновенном прозрении увидел события последних дней. Он словно бы прикоснулся к обнаженным, разорванным нитям налаженных до него отношений и вздрогнул, подчинившись незнакомому импульсу. Ему показалось, что Левашов заметил его растерянность. Блеск в глазах Левашова был мстительным и холодным.

Появление нового директора встретили контрастно. Кто-то недоумевал, кому-то, напротив, перемены были на руку, третьи уже подыскивали себе другую работу. Никто не сомневался, что назначат Левашова, и вот теперь, когда все произошло вопреки ожидаемому, мнение было единодушным: не уживутся.