Джастин Пол - Дорогой Эван Хансен

Когда я добираюсь до него, уже почти темно. Подъездная дорожка пуста, и свет не горит. Игнорирую конверты и флайеры, торчащие из почтового ящика. Все они предназначены не мне. Распахиваю переднюю дверь, она жалобно скрипит. Теперь я внутри, но чувство облегчения, на которое я так надеялся, не охватывает меня.

На моей двери записка: Держись. Не дрейфь. Тандер-роуд! Когда под рукой нет гороскопа, мама часто цитирует Брюса Спрингстина. Такое впечатление, что она не знает, как разговаривать со мной. Комкаю записку и смотрю на свое отражение в зеркале в не подошедшей к случаю одежде. Если бы я даже знал, что надо было надеть костюм, у меня все равно его нет. В последний раз я облачался в костюм на свадьбу папы, мы брали его напрокат. Мы с мамой летали в Колорадо. Она не хотела этого, но я хотел. Не знаю, полетела она из-за меня или же стремилась доказать папе, что продолжает успешно жить дальше. Мне она определенно ничего не доказала. Когда после приема мы вернулись в гостиницу, она взяла свою туфлю за каблук и принялась колотить ею по рамке для фотографии – свадебному сувениру, пока весь ковер не оказался усеян крошечными осколками стекла. Тогда я подумал, что она ненавидит такие рамки. Мне было всего десять лет.

В Колорадо сейчас почти шесть часов. Папа, наверное, только что вернулся домой после работы – он бухгалтер. Вешает пальто на вешалку. Тереза уже накрыла на стол – поставила на него лазанью или сочную свинину. Все сидят за столом, и старшая дочь Терезы, Хейли, начинает читать молитву, хотя папа одно время был атеистом. Младшая сестренка Дикси сидит рядом, такая милая – с молочными усами. Папа подмигивает своей второй жене и сердечно улыбается приемным детям, и когда они приступают к домашней еде, над приготовлением которой Тереза трудилась целый день, члены семьи по очереди рассказывают, как провели сегодня время.

Эй, папа, говорю я пустому холлу, направляясь в свою комнату, хочешь послушать про мой день?

Прерывает этот задушевный разговор с папой знакомый скрип входной двери. У меня по позвоночнику проходит дрожь, словно я смотрю фильм ужасов. Но к тому времени, как раздается мамин голос, я успеваю снять туфли и засунуть их в шкаф. Одна из пуговиц на рубашке решительно отказывается расстегиваться, стаскиваю рубашку через голову и прямо в брюках ныряю под одеяло, и тут в дверях появляется мама.

– Привет, солнышко.

– Ты сегодня рано, – говорю я.

– Не так уж и рано. Сейчас восемь часов.

– Вау, я и не заметил, как пролетело время. Я был так занят.

– Правда? И что же ты делал?

Я не слишком понимаю, что хочу скрыть. У меня не было времени придумать себе дела. Благоразумнее всего сказать как можно меньше.

– Просто думал, – отвечаю я.

Выражение ее лица меняется.

– О том, что случилось? – Она входит ко мне в комнату и неловко пристраивается на краешек кровати.

– Ты о чем? – Смотрю на смятую рубашку на полу. Скоро она начнет ходить по комнате и поинтересуется, почему я вытащил на свет божий никогда прежде не надеванную вещь.

– Я получила письмо из твоей школы, – говорит она. – О покончившем жизнь самоубийством мальчике. Его звали Коннор Мерфи?

Мне кажется, мама сказала это очень громко.

– Да.

– Ты его знал?

– Нет, – говорю я быстро, четко и определенно. Если бы только я мог вести себя так решительно с родителями Коннора.

– Ну, если захочешь поговорить о чем-нибудь, то я – рядом. А если я не здесь, то на расстоянии телефонного звонка. Или эсэмэски. Или письма. Как тебе угодно.

Я как раз думал о том, как далеко отсюда Колорадо, а моя мама живет со мной в одном доме, но я, честно говоря, не чувствую, что она ближе, чем папа.

Мама наклоняет голову и начинает вертеть в руках шнурок своих брюк. Мне видны длинные темные корни отросших волос. Следы ее прошлого визита в салон красоты почти исчезли. Не помню, когда мама в последний раз ходила туда, но она постоянно говорит, что давно пора сделать это.

– Твой гипс, – ахает она.

Хочу засунуть руку под одеяло, но не успеваю. Она хватает меня за нее. Лучше бы этот чертов гипс был у меня на ноге, он – моя ахиллесова пята.

– Тут написано «Коннор». – Она щурит глаза. – Ты же сказал, что не знал его.

– Да, не знал. Это другой Коннор. – Как плохой врун я могу честно сказать, что врать нелегко. – Он у нас только с этого года. Я позволил ему расписаться на моем гипсе. Ты же сама советовала мне быть более открытым.

Она выдыхает и кладет ладонь на сердце.