Бенджамин Кункель - Лекарство от нерешительности

— Бриджид, так что там с плодом? Кажется, я понял. Бриджид, я тебя раскусил — ты и есть этот плод!

При слове «плод» в глазах Бриджид мелькнула пратоска — возможно, прапамять услужливо подсунула картинку изгнания из рая, — а я вытащил из рюкзака наши древесные томаты. Мне хотелось съесть свой томат — надо же было чем-то заняться до следующей эрекции. Второй плод я протянул Бриджид. Я подумал, что древесный томат с успехом заменит пресловутое яблоко. В отличие от съедения последнего, его съедение не повлечет за собой кары. Я очистил плод армейским ножом. Фактически я не оставил ничего, кроме влажной мякоти, разделенной рыхлой перегородкой на три части. В одну из частей и вонзились мои зубы.

— Какая же вкуснятина эти древесные томаты! Похожи на гибрид персика с яблоком, но гораздо лучше и того, и другого. Давай это и будет наш с тобой плод? Я не стану пытаться его запатентовать. Клянусь. — Чем-то древесный томат напоминал наш аномальный роман.

— Вообще-то я имела в виду совсем другой плод — опасный…

— Хорошо. — Раз я теперь храбрый и решительный, значит, буду продолжать в том же духе. — Давай рассказывай про свой опасный плод. Я вслед за тобой что угодно съем. Mi casa, su casa [58] Мой дом — твой дом ( исп .). , или как его там.

Примерно на этих словах стало ясно, что день уступил вечеру — полдюйма, но уступил. Было светло, как минуту назад, однако белый свет местами тронуло золотое тление.

— Плод. Или, может, наркотик. Са m’est egal. [59] Все равно ( фр .).

Эту последнюю фразу я не понял.

— Просто мне сначала представлялся фрукт, — продолжала Бриджид. — Достаточно его съесть, чтобы мир совершенно изменился. Вообрази, ты его ешь, и тебе вкусно и сочно, а изменения уже начались, причем необратимые.

— Так это и есть депортация из рая.

Бриджид пожала плечами — жест, на мой взгляд, недостаточно благочестивый.

— С того дня, как ты вкусил от плода, тебе достаточно прикоснуться к продукту или вещи, чтобы немедленно понять, как этот продукт или вещь попали к тебе в руки. Сейчас в мире не стало места магии вещей. Процесс их изготовления больше не тайна. Вещь попадает к человеку выхолощенной, стерильной, у нее нет прошлого, только конвейер. Понимаешь? А если мы съедим этот плод или наркотик…

Собственно, мы его уже съели. Сердце запрыгало.

— …нам хватит одного прикосновения ко всему, что выросло на земле или было сделано человеком, чтобы понять, как оно росло или делалось.

Голова кружилась — надо же, я не единственный философ на свете.

— Мы это почувствуем, — вдохновенно продолжала Бриджид. Я заподозрил, что в ее планы входило пробраться на водопроводную станцию и вылить «Сан Педро» в резервуар, из которого вода поступает в дома простых американцев. — Перед нами как будто дверь распахнется. Конечно, если процесс сопровождался болью, унижениями или чрезмерной усталостью, это от нас тоже не укроется. Жить в нашем мире с такой чувствительностью будет трудно. Зато и сам мир может измениться.

— Знаешь, мне как-то жаль бедных потребителей.

— Ты же называл себя социалистом.

— Да, называл, — подтвердил я. — Но ведь все жители западных… то есть северо-западных… короче говоря, богатых стран станут носить перчатки не снимая.

У меня оставался второй древесный томат. Я начал нежно его очищать.

— Черт возьми, Бриджид, мы никогда уже не сможем радоваться жизни! Этого-то я и боялся.

На землю сыпались аккуратные кусочки красно-желто-зеленой кожуры. Но я чистил древесный томат исключительно на автопилоте, глядя не на него, а на нечто совершенно другое. Такое ощущение бывает, наверное, если летишь над океаном, и вдруг крыло самолета задевает поверхность воды и, словно пену, смахивает с нее способность отражать, и ты видишь то, о чем всегда знал, читал, слышал, — кораллы, ушедшие под воду горы, животных и рыб, от планктона до нектона: пока плавающие трупы и уже улегшиеся на дно скелеты… Так вот я все это увидел отчетливо и в одно мгновение. Мало того, под воздействием отвара неолиберальный капитализм показал мне свое истинное неприглядное лицо. На душе стало санпедрово и санпедристо.

Я взглянул на Бриджид. Она, оказывается, все это время не умолкала. Сейчас она говорила вот что:

— Я хочу, чтобы ты радовался жизни. Но также я хочу, чтобы ты разделял мои убеждения. Вот почему я придумала этот плод. Ведь на самом деле его нет! Ну не странно ли?

Я тоже чуть не плакал — определенно все дело было в смутных предчувствиях. Мне наверняка придется вплотную заняться политической экономикой, чтобы подтвердить свою не нуждающуюся в подтверждениях интуицию. Однако я был намерен продолжать в том же духе — не только ради истины, но и ради Бриджид, удивительной и прекрасной по всем статьям, включая те, по которым она пока не стала удивительной и тем более прекрасной. Если присутствие просвещенного Двайта будет с завидной регулярностью скрашивать существование Бриджид, она, Бриджид, вскорости совсем избавится от недостатков.