Бенджамин Кункель - Лекарство от нерешительности

Так прошли среда и полчетверга. В четверг в обеденный перерыв я прогулялся до Таймс-сквер, до кафе «Бельгийская картошка» (обожаю картошку-фри по-бельгийски, потому что ее предварительно вымачивают в воде — тогда крахмала меньше). Затем вернулся в «Пфайзер», по дороге размышляя, насколько перелет в чужую страну с целью встретиться с малознакомой, женщиной соответствует общечеловеческим представлениям о процессе принятия решения. (Билет я купил через интернет, но у меня было еще четыре часа на раздумья и отказ.) Если я найду в Наташе воплощение всех своих чаяний и надежд, то что она найдет во мне? А если не найду? Что я тогда стану делать, как оправдаю свое присутствие в Кито? И зачем вообще задаваться этими вопросами — они стары как мир, жеваны-пережеваны, но так и не переварены до нас, и не нам их переварить. Не лучше ли жевать мягкую от майонеза картошку? Вернувшись в офис, я специально заляпал оставшимся майонезом клавиатуру компьютера. Действие имело сакральный смысл: клавиатура олицетворяла корпорацию, майонез — бессмысленность и беспощадность работы, оправдывавшие мое недельное отсутствие в офисе и присутствие в Эквадоре, даже если второе являлось ошибкой внутреннего голоса, а первое — выстраданным решением.

— Что случилось? — с порога начала Ванда.

— Ванда, у меня к тебе вопрос.

— А у меня к тебе ответ.

— Ты замечала, какие у всех юзеров…

— В смысле лузеров?

— Ну да, лузеров. Ты замечала, какие у них виноватые голоса? Правда, странно? Будто им стыдно, что программа не работает.

— Еще как стыдно. Это же не кто-нибудь, это бизнесмены. Они, милый мальчик, верят в теорию Дарвина и в Компьютер. Если компьютер их не слушается, им кажется, что и с бизнесом ничего не выйдет.

В этот момент, как черт из табакерки, появился Рик.

— Дела идут? — бросил он. Рик обычно именно такими словами возвращал нас к суровой действительности.

— Идут. Как бы совсем не ушли, — процедила Ванда. — А как ваши, ничего?

Не прошло и пяти минут после ухода подозрительного и раздражительного Рика, как в моей почте возникло имевшее роковые последствия письмо от генерального директора Уильяма Старборда финансовому директору Джорджу Бейлуотеру. Я едва успел прочитать первые несколько строк — в них фигурировали числа, причем многозначные, — как одновременно с мелкими шажками Рика услышал собственное имя из его же уст. Я мгновенно отправил письмо в буфер обмена и с невинным видом обернулся.

— Двайт, ты, кажется, только что отправлял документ?

— Да. Я начал было читать, но ничего не понял. Мне удалить файл?

Рик проследил, чтобы я действительно уничтожил злополучное письмо.

— Меньше знаешь, крепче спишь, — пробормотал я. Иногда я сам не понимаю, что имею в виду, — такие у меня странные интонации.

По лицу Рика было видно, что он шутить не расположен.

— Двайт, прими мои соболезнования по поводу смерти дяди…

— Какие соболезнования, Рик! Дядя деньги в рост давал. Тебе-то я могу признаться. А больше о нем и сказать нечего. Ростовщик — он и в Эквадоре ростовщик. Самый обычный дядька, старый болтливый болван. Когда он узнал, что умер… — Тут из моих глаз брызнули слезы — не то от долго сдерживаемого смеха, не то от запоздалой скорби. В противоположном углу захохотала Ванда.

— Это еще что такое? Обеденный перерыв давно кончился!

— Извини, — сказали мы с Вандой почти в один голос, поспешно делая виноватые лица.

А чтобы отвести от себя подозрения, я решил потерпеть до следующего дня и только тогда восстановить файл.

Я вышел из тоннеля в Бруклине, в той его части, где преобладает низкая застройка. В лицо повеяло прохладой с океана. Прямо над Нью-Джерси висела Венера, в смысле — вечерняя звезда. Впереди был вымученный вечер с Ванитой и камбоджийскими деликатесами. После деликатесов мы, возможно, пойдем в кино — если, конечно, к тому времени Ванита не возненавидит меня за то, что я лечу в Эквадор к другой женщине (я до сих пор не решил, стоит ли открывать ей глаза на истинную цель поездки).

Очень скоро рок привел меня к «Камбоджийским деликатесам». Это были именно они, возражения с моей стороны не принимались. Я настроился сказать Ваните правду — она бы все равно не поверила, что я собираюсь провести в Эквадоре целых десять дней, совершенно без дела и в компании со своим никому не нужным английским. Может быть, я попрошу Ваниту не рассматривать Наташу как соперницу. В конце концов, я действительно чувствовал себя связанным ею (Ванитой) и поэтому, пожалуй, не сумел бы войти с Наташей в серьезный контакт, даже если бы она (Наташа) дала мне повод. Или лучше просто выложить факты, и пусть Ванита оскорбится и бросит меня — сама бросит. А может, мне удастся убедить Ваниту (заговорив с нею вкрадчивым голосом), что я просто поступаю как чувственный и интеллигентный человек, считающий прямой разрыв дурным тоном и всю прелесть отношений видящий в их… ммм… неопределенности. Последняя опция имела еще и то преимущество, что могла внушить Ваните, считающей себя и чувственной, и интеллигентной, мысль, что именно от нее исходит инициатива изысканного декадентского полурасставания.