Думитру Попеску - Избранное

— Подите прочь, чего мешаете? Убирайтесь к черту! Ангелаке, отгони людей от меня!.. И отвори ворота! — прибавила она, показав головой на ворота дома Иона Большого.

Пэуникэ казалось, будто его несет ветром по полю, а оттуда он словно попал в высокую, как лес, кукурузу с гордым стеблем, с большими початками. Он бежал, початки хлестали его по груди, до крови били по лбу. Под ногами он чувствовал влажную, мягкую, жирную землю. Он бежал, сколько хватало сил, и не мог наглядеться на початки с большими круглыми золотыми зернами, которые улыбались луне. Над кукурузой и над полем лил дождь, лил как из ведра, волосы Пэуникэ намокли, ему стало хорошо и хотелось, чтоб всю ночь лил дождь. Пусть льет сильнее, так, чтоб даже луна скрылась. Кукуруза была темная, крепкая, початки хлестали его, он бежал и радовался обильному дождю и мягкой земле. Слишком долго стояла засуха, слишком долго сохли и души у людей. Вода была добрая, она давала прохладу земле, оживляла сердца. У Пэуникэ было мало земли, а потом, когда он получил больше, земля окаменела, стала белой, бесплодной. Но даже такую землю он никому не продал, и сам не продался; он знал, что когда-нибудь все равно пойдет дождь, обильный, как сейчас, и все равно дождевые тучи, как сейчас, будут громоздиться вдалеке на горизонте.

На бегу он сорвал не очень спелый початок кукурузы и жадно вонзил зубы в мягкие зерна. Зерна были сладкие, сочные, и он все грыз и смеялся, и сок зерен тек по его подбородку. Он увидел и услышал заливающуюся лаем стаю собак — собаки лаяли в испуге, глядя на кукурузные початки, они не понимали, что это такое. Он все грыз сладкую кукурузу и смеялся от радости, слыша, как лают собаки, которые не привыкли к таким початкам и принимали их невесть за что.

Когда он очнулся в доме Иона Большого, Зорина придерживала на его лбу мокрую тряпку и поила его водой, в которой варилась кукуруза. В углу дети Иона ели кукурузные зерна и тоже пили отвар. Во дворе заливалась собака. Услышав лай, Пэуникэ повеселел.

— Тощий ты, живой только наполовину, — сказала Зорина. — Не сильней воробья. Кости у тебя торчат сквозь кожу, точно дубинка сквозь мешок. Из того, что привез на грузовике, не оставил себе ни крохи, как будто у тебя нет права, — жестко сказала она. — Помрешь с голоду под забором!

Ангелаке, услышав ее, впервые улыбнулся и, довольный, ушел сквозь толпу людей, собравшихся во дворе.

Колокола звонили непрерывно, звонили целое лето, неустанно звонили, оглушая село, и эхо отзывалось в полях, Люди мерли как мухи, земля оставалась бездыханной, дождя не было. Даже на кладбище больше не росла трава, а ведь там земля жирная, никто ее не обрабатывает, не топчут ее ни копыта, ни люди, не проложена там дорога. Колокола звонили: «Банг-банг!» — и Кэмуй обтесывал возле ворот высокий крест. Дети Окешела и другие ребята собрались вокруг Кэмуя и глядели на него; им никогда не доводилось видеть его за делом. Они смотрели, как он, обливаясь потом, стучит топором, и надеялись, что в конце концов он пожалеет их за то, что они так долго на него смотрят, и бросит им какой-нибудь кусочек. Пусть хоть в насмешку, лишь бы бросил. Им было безразлично, что он подумает.

Остановились у ворот и инвалиды, их было в селе четверо: Фирайке, Фрицэ и двое сыновей Ромыну. Они тоже смотрели на крест. Кэмуй положил крест на землю и сколачивал его гвоздями, сев на него верхом, чтоб удобнее было орудовать молотком.

— Что поделаешь, — сказал Кэмуй, — уходит человек в дальнюю дорогу, надо сделать для него все как следует. Дорога дальняя, ни одна птица уже не полетит за ним, не обгонит его.

— Кому же это крест? — спросил Фирайке.

— Есть у меня один друг, разве вы его не знаете? Я своими руками ему и гроб сделаю, чтоб было ему тепло, чтоб вода не просочилась, не подмочила его. Потому как, может, лет через пять-шесть пройдут большие дожди. Ореховый гроб ему сделаю. Я разве вам не показывал свидетельство писаря? В земле лучше, там тишь, никаких тебе огорчений, — сказал он и прислонил готовый крест к воротам. Вынул из кармана химический карандаш и, послюнявив его, написал на кресте: «Пэуникэ. Умер в августе 1946. Да будет ему земля пухом».

Подошел и Окешел, прочел надпись и набожно перекрестился.

— Проклятые гадалки, — убежденно промолвил он. — Проклятая засуха, где она проходит, разъедает все, даже корни, зубы у нее железные, как у дьявола или как у белки, убивает человека, да еще сперва разъедает ему душу.

— У тебя дети, Окешел, — сказал ему Кэмуй. — Как помрет Пэуникэ, позову тебя на поминки, три дня будем его поминать. Слушай, Окешел, приходи вечером ко мне, я дам тебе решето муки, покалякаем, ведь мы же соседи, забор к забору!