Думитру Попеску - Избранное

Солдат не шевельнулся. Щербатый, подскочив к нему прежде других, вдруг замер, испугавшись больше, чем в первый раз. Ему пришло в голову — что, если это брат? Вернулся и спит? Ой, задаст ему тогда братец перцу, все лето будет не до шуток.

— Стойте, — махнул щербатый остальным.

И в тот же миг будто с головой ушел под воду, сведенный судорогой, будто вода высосала из него силы. Что, если он мертвый? Щербатый пожелтел и обернулся:

— А вдруг он мертвый?

— А?

Об этом никто не подумал. Немой покачал головой:

— Он целый, даже не ранен… Дрыхнет.

Щербатый на цыпочках подошел к солдату. Все — за ним, молча. Щербатый встал на коленки у изголовья солдата, взялся за каску и медленно поднял ее. Открытые глаза солдата уставились в небо. Черный муравей быстро полз по лбу. Дети не проронили больше ни слова. Стало тихо. Только вода плескала в омуте.

Тени тополей вытянули шеи и достали до люцерны. Дети, сидя на корточках, все смотрели на солдата. И вода журчала, и сочная люцерна росла потихоньку. А солдат лежал неподвижно. В глазах застыл пугающий, странный свет. Может, он глядел в небо перед смертью и только в последний миг закрыл лицо каской, чтобы его не били дожди, не палило солнце, не кусали мухи. Он надвинул каску на лицо, как шляпу, будто лежал не на поле боя. В двух шагах от него валялись высохшие навозные кучки. Залезли все-таки волы в люцерну перед тем, как их угнали.

Дети поднялись. Щербатый бережно опустил каску. Курносая бросила на тело солдата пучок цветущей люцерны. Бросил и конопатый, и синеглазая, и девочка с косичками, и немой. Они разошлись и принесли в подолах траву, люцерну и цветы. Еще раз разошлись, нарвали белых цветов на обочине дороги, камышей и болотных цветов, одуванчиков и лютиков с речного берега, щетинника, люцерны и синих-пресиних васильков и укрыли солдата.

Голубизна неба сгустилась, а могила все росла. Дети не уходили домой, они без передышки сновали взад и вперед, таская в подолах люцерну и цветы. Зелень поля потемнела, и по земле разостлался вечер. Цветочный холм рос. Небесную синь заволокло черным, день закатился. Порыв ветра мягко качнул тени тополей и ударил об воду. Взошли три звезды. Луна повисла над полем, желтая и бледная. Как привидение. Дети не плакали, и им не было страшно. Они зашагали к селу, погоняя волов. И чем дальше шли, тем меньше делался холм. Будто медленно уходил под землю.

Перевод А. Старостиной.

Его звали Траян Попеску. Он был учитель. Сын Думитру и Домники Попеску. Однажды он ушел на войну. Оставил дома жену и двух ребятишек, Думитру и Виорику. И всех своих сестер оставил он в селе: Аурику, Фаню, Констанцу, Южу и Марию. И трех племянниц: Тицу, Иоану и Ветуцу. И замужних, и несмышленую мелюзгу. И единственного племянника своего Иона Бетягу. Село называлось Данчеу и лежало неподалеку от Дуная. Был учитель Попеску родом из уезда Мехединцы. Раз он приехал на побывку, на два дня. Срок истек, и он вернулся на фронт. Уходил без всякой охоты, но и не плакал. Хотя кто его знает — ведь он так и не оглянулся на своих. Они стояли у калитки. Учитель надел на плечи ранец и ушел чуть свет, не хотел будить детей. А что у него в ранце, хорошенько не знал. Не удосужился посмотреть. То есть знал — должны быть орехи. Мать вечером слазила на чердак и принесла за пазухой орехов. И кэчулу, пожалуй, она могла уложить тоже. Он слышал краем уха, домашние говорили, что, дескать, как же без кэчулы — вдруг война затянется? Но случилось так, что мать завязала ранец только под утро. Нарочно с вечера не завязывала, боялась, не забыть бы чего. И надумала: сунула коробок спичек. Что он не курит, знала. Затянула ранец и впотьмах ничего не заметила. Попалась ей, правда, под руку теплая шерсть, но она разбираться не стала, не до того. Решила — на кэчулу наткнулась. Так вот и не углядели — унес учитель в ранце кошку. Он обнаружил ее в поезде, когда захотелось есть. Свою белую красивую кошку. Приласкал. Поделился плациндой. И снова посадил в ранец, чтоб не путалась у людей под ногами.

Кошка была умница, и, когда учитель прибыл на фронт, все солдаты ее полюбили. Время шло. Отдавать кошку в чужие руки учителю не хотелось. Всё ждали, что война вот-вот кончится, а она не кончалась, и кошка мало-помалу привыкала к пальбе и бомбежкам. В окопах учитель держал кошку при себе. Когда кругом свистели пули и падали осколки снарядов, кошка щетинилась и смотрела на хозяина, тогда он прятал ее за пазуху, и кошка сидела притихшая, будто считала удары его сердца. Был у него приятель, Ион Галайон, верзила, косая сажень в плечах. Ион Галайон, бывало, задумывался, глядя в небо. «Чего ты там высматриваешь?» — «Смотрю, может, дождь собирается». Ион Галайон вечно ходил голодный. Пайка ему не хватало. Поэтому кошке от него ничего не перепадало, и она не шла к нему. Кошка обходила Иона стороной, и ему было обидно. Как-то ночью Ион украл курицу, прирезал и кишки отдал кошке. С тех пор они как будто подружились.