Марина Москвина - Между нами только ночь [сборник]

Когда это случилось, в конце января в одиннадцать часов утра, Юля позвонила Даше и позвала проститься.

– Я не приду, – сказала Даша.

Юля молчала.

А Даша сказала:

– Мне нельзя нервничать. Мама меня простит.

– Маруся? – мне позвонили только весной. – Это Маргарита Васильевна. Елены Фёдоровны больше нет. Я тут сижу у нее в квартире, перебираю бумаги. Даша сказала все вынести и выбросить, а мне жалко, особенно рукописи. Придите, заберите вашу папку.

Балаклавский проспект, середина апреля, мокрые тополя во дворе, первый солнечный день, а то лили дожди, падал мокрый снег… Вот и дом, где я в детстве была у Елены в гостях, я его мгновенно узнала.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Дверь Маргарита легонько толкнула, та открылась:

– Лена давно уж не запирала дверей. Мало ли, “скорую” надо вызвать?

Я вошла в квартиру и остолбенела, пораженная скудостью обстановки. Всё было до того сиро и убого, пахло псиной – до последнего Елениного часа здесь имели надежное пристанище пара бездомных собак, подобранных ею на улице не в лучшие для них времена.

Три фотографии висели в рамках над кроватью: портрет Елены в молодости; потом – она с маленькой Дашей на руках. И третья – Даша, видимо, в “Жизели”: вся в белых кружевах, прозрачных юбках – в прыжке застигнута, в полете – летучая, как мама.

У окна стояло огромное бархатное кресло – ее затрапезный трон, где она сидела, погружаясь в беззвучное и неопознаваемое.

– Вот ваша папка, – сказала Маргарита и развязала обтрепанные тесемочки.

Запах прошлого изошел от бумаг, что там лежали. Рукопись была отредактирована и сверстана. Подвыцветший оригинал-макет с наклеенными вручную гранками. На обороте каждого листа – причудливые пятна клея. Но сам текст и рисунки, так называемые “синьки”, напечатанные блёклым синим цветом, оставались хорошо различимы.

Это был технический макет для типографии с подробными выходными данными, только на последней странице не выставлен тираж. Еще там лежала пожелтевшая записка типографам:

“Обрезать заподлицо!”

Отдельно моя фотография – узенький пыльный слайд, где я, окрыленная надеждой, с безумной улыбкой застыла на фоне цветущего амарилиса.

Была даже обложка, наклеенная на картонку, – чтобы все видели: книга настоящая, в переплете, на, читатель, бери в руки, читай! Короче, полностью “готовый романс”, так и не дождавшийся своего исполнителя.

Что-то гудело у меня в ушах. То ли огонь внутри? То ли это соседи включили пылесос? Я взяла мою папку, обняла на прощание святую Маргариту и, не оглядываясь, побежала по лестнице.

Глупая у меня всё-таки привычка, несолидная: стоит разволноваться хотя бы немного – кидаюсь бежать со всех ног, а ведь мне уже немало лет, со стороны может показаться, что съехавшая с катушек тетка убегает из сумасшедшего дома. Она бежит, не разбирая дороги, это же Чертаново, что вы хотите? Грязь, лужи, лед, поздний снег почерневший, но – весна есть весна, и ты дожил до нее!..

Всё мое существо затопляли вибрации мира, излучаемые этой Землей.

Я вспомнила, как мы с классом ходили во МХАТ на “Синюю птицу” – в проезд Художественного театра. Елена водила нас. Я всё запомнила до мелочей. Особенно антракт, когда я потрогала в оркестровой яме барабанщика за голову. У него была теплая, приятная на ощупь лысина. И все дети стали трогать. А он молчал и улыбался.

Милая моя, дорогая, Елена Фёдоровна, простите меня!!!

Дома я вытащила из папки рукопись и нашла то место, где Елене велели вызвать меня на родительское собрание.

“– Вы должны принять меры и как следует ее пропесочить, – сказала Евдокия Васильевна. – Поскольку благодаря “Морю грозному” мы попали в неприятное положение. Нас будут склонять в самых высших инстанциях, и теперь нам не видать, как своих ушей переходящего красного знамени «Зарницы»”.

То, что следовало потом в этой главе, я тщательно замазала белилами, подождала, пока белила высохнут, и от руки написала:

“Елена выслушала ее пустые речи, подняла голову, устремив свой взгляд прямо в пасть тигра, и произнесла своим великолепным голосом:

– Вселенная, безбрежный Космос, великая земля и я, Елена Фёдоровна Голицына, живущая в этом мире. Один удар моим посохом – и всё это разлетелось на мелкие кусочки. Так мы должны встречать смерть, а также иметь дело с непослушными людьми и собственной тщедушностью”.

Дальше я принялась искать золотую нить единства, проходящую через факты и события наших судеб, и вдруг стала изумленным свидетелем того, как всё пошло-поехало иными дорогами, стезями, руслами, артериями, трассами, колеями и тропинками… Как в поступательном движении постепенно возникло и окрепло движение вспять. Причем одновременно – я это почувствовала! – происходило сглаживание острых углов на точильном камне небес.