Элис Макдермот - Девятый час [litres]

На углу она обернулась и увидела, что он уже перешел на другую сторону. Ей было приятно: он понимал достаточно, чтобы потянуть время.

Дверь в квартиру она оставила приоткрытой – ей не хотелось, чтобы стук слышали соседи. Отойдя от двери, Энни села на стул в гостиной, чтобы уловить звук его шагов или увидеть его тень, когда он подойдет.

Интересно, как долго он заставит себя ждать? Интересно, долго ей придется терпеть его осмотрительность?

Она сложила руки на коленях, одну поверх другой. Руки были не гладкие. Но она знала, что другого он и не ждет. Она подумала о его белых руках, крупных руках фермера, которые словно принадлежали человеку покряжистее. О его тяжелых ботинках и потрепанных шнурках, к которым иногда прилипали соломинки.

Дверь была приотворена. Стеклянная фрамуга над ней закрыта. Стоял холодный ясный день в середине зимы. Комната выглядела бедно. Чехол, который Энни сшила на диван, чтобы скрыть подпалины, сидел криво, ткань казалась тусклой, точно выцветшей. Картина, которую она повесила над диваном, была слишком маленькой для такой широкой стены. Это была картина маслом в тяжелой раме с изображением Пресвятого Сердца [9] Культ Пресвятого сердца – особый культ в католической церкви. Почитание Сердца Иисуса как символа его любви к людям возникло в Средние века и упоминается в сочинениях монахинь, имевших мистический опыт. , краски почернели от времени. Картина лежала в корзине с пожертвованиями: рама была в сколах, холст порван. «Толчешь воду в ступе», – сказала сестра Иллюмината, увидев, как Энни ее оттирает, но маленькая Салли была ею очарована, и сама Энни почувствовала нечто особенное, когда ее вешала: пока стояла босиком на диване и вбивала гвоздь, а Салли наблюдала за ней с пола. Теперь картина казалась претенциозной. За время, которое Энни провела в монастыре, ее глаза привыкли к подлинной изысканности, так на нее действовал красивый дом, построенный для богатого человека: блестевшее от воска дерево, красивые люстры, лепные розы и изящные потолочные карнизы. Бессмысленно отрицать, что эта голая комната принадлежит бедной женщине, жалкое жилище иммигрантки. Бессмысленно отрицать, что его скудная чистота выдает испуг переселенки. Со смерти Джима она дважды переклеивала бумажные обои, и теперь, пока ждала, заметила, что в дальнем углу плоды ее последней попытки несовершенны – уже загибаются по углам. Дважды она перекрашивала стены на кухне, стены в спальне.

Когда он появится, то увидит, что в квартире чисто и прибрано.

На секунду ее одолели сомнения, а появится ли он; мимолетный страх, что он неверно истолковал смысл ее слов или не одобрил их, когда она вложила ключ в его руку. И то и другое она отмела.

Сестры говорили, что в его квартире нет ни пылинки. Энни подозревала, что это тоже компенсация, иммигрантская привычка к сдержанности. Флер порядка и чистоты призван был скрыть горе того, чья жена прикована к постели болезнью, и той, чей муж ушел из жизни, – он был призван скрыть одиночество и тревоги.

Дверь была приоткрыта. За ней она услышала шум, в котором распознала звук его шагов (хотя шаги могли принадлежать кому угодно), потом увидела его неуверенную, медлящую тень. Энни встала. Он пришел. Она открыла дверь ровно настолько, чтобы он мог проскользнуть внутрь. Запах конюшни от его одежды, а теперь еще запах алкоголя и хвойного мыла, точно он зашел куда-то перед тем, как прийти сюда. Зашел выпить. Вымыть руки.

Сняв кепку, он пригладил волосы – то, что от них осталось. Увидев его оголенную макушку, она преисполнилась жалости, сочувственной нежности. Это был беззащитный череп младенца; это было напоминание, что он не молод.

В смутном свете его глаза казались просто карими, хотя на солнце она иногда видела в них искорки зелени, черноты и золота.

Он взял ее рукой за подбородок, и она коснулась его щеки, зная, что кончики пальцев у нее загрубелые. От звуков со свалки во дворе-колодце задребезжало стекло кухонного окна. Знакомое шуршание колес по мостовой, шорох подхваченных ветром листьев или, возможно, голубиных крыльев, бьющих по стеклу. Некогда такой шум мог пробудить разные фантазии: дыхание Джима у ее уха, его рука на ее бедре, что-то к ней возвращалось.

Когда они повернулись на шум, она заметила, что его взгляд зацепился за картину у нее на стене, знакомый образ Христа, горестного, сочувствующего, едва различимого среди почерневших мазков, если не считать бледной руки, указывающей на пронзенное шипами сердце.