Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Любое упоминание о долгой и одинокой жизни старой тети Роуз подразумевало сорок с лишним лет, которые она посвятила Рыжему Уилену, который ушел на войну вместо ее брата. Отец называл ее вдовой – старой девой. Замужней монахиней.

Мы носили наверх чайные чашки и блюдца. Мы носили наверх ее скудный ужин, небольшие мисочки с чем-нибудь протертым: супы и яблочное пюре, манную кашу со сливками. У себя на третьем этаже она, моргая, смотрела на нас с кровати или из кресла, ее лицо всегда было припудрено, хотя нам тогда казалось, что это не пудра, а оно просто припорошено пылью.

И рядом стояли монахини из конгрегации Малые сестры бедняков. «Какие вы добрые дети!» – говорили они, когда мы приносили или уносили поднос для старушки. Среди них была и сестра Жанна. Наша любимица.

Мы хорошо их знали, этих малых сестер бедняков, монашеский орден, в который намеревалась вступить наша мама, пока (как любил говаривать отец) не передумала. Они были с нами, когда мы болели: просыпаясь поутру, мы чувствовали на лбу или на щеке их прохладные руки, смотрели воспаленными глазами на серьезные лица под белыми двурогими чепцами, а монахини вставляли в открытые рты термометры и напоминали не прикусывать стекло. Они словно парили вокруг наших кроватей, поправляя, подтыкая, подтягивая чистыми руками, пока скомканные за ночь одеяла и простыни не преображались в нечто чистое и прохладное.

Мы помнили долгие вечера, когда возвращались домой из школы, клали руку на стеклянную ручку облезлой задней двери и заставали посреди кухни черно-белый маяк – монахиню-сиделку, которая молча прикладывала палец к губам, потому что наша мать опять ушла в затененную комнату, чтобы «заспать» то, что они называли «ее меланхолия».

В те дни они приезжали на такси, пока их облачение не изменилось и новый чепец не позволил им видеть достаточно, чтобы самим водить машину. Наш отец спешил на улицу, чтобы заплатить водителю.

Годами мы считали, что в их присутствии нет ничего необычного. Годами мы считали, что малые сестры бедняков являются в каждый дом всякий раз, когда заведенный в нем порядок нарушает кризис или болезнь, всякий раз, когда нужно подменить Ту, Кого Нельзя Заменить.

Больше всего мы любили сестру Жанну. Тогда она была уже старухой. Ростом ниже нас, она походила на ребенка в монашеском облачении. Когда она заваривала нам чай, то обязательно подогревала к нему молоко, а в саквояже у нее всегда лежала упаковка вкусного сухого печенья – с тех пор мы так и не сумели найти такое в магазинах. Помнится, оно было покрыто шоколадом и с тонкой прослойкой клубничного джема, пахнувшего летом.

Когда она с нами говорила (не всем малым сестрам бедняков общение с детьми давалось легко), в ее голосе всегда звучала смешинка («Глупости ведь все это, правда?»), и мы никогда не знали, заставит ли нас ее фраза благоговейно замолчать или ее голос вдруг поднимет уголки губ в улыбке и мы увидим, что под белым чепцом и черным платом она сотрясается от смеха.

Она могла сказать: «Я знала вашу мать еще до ее рождения. Совсем как знаю вас».

Она смешно коверкала слова, что приводило нас в восторг. Она давно покинула Бруклин и теперь жила в доме престарелых, который сестры держали на Лонг-Айленде, но не как пациентка, а как помощница. Хотя, наверное, сестра Жанна была такой же старой, как те, за кем она ухаживала.

Сестра спросила нас:

– Кто самый тупой мальчик у вас в классе?

И постучала себя по лбу, покрытому россыпью веснушек. Она коснулась своего белого нагрудника между двумя линиями цепочки, на которой висело распятие.

– Потому что Господь вложил знание в вас еще до вашего рождения, понимаете? Чтобы вы знали, что он справедлив.

Свои фразы она часто заканчивала этим «понимаете?», почти как голливудский гангстер. И это тоже приводило нас в восторг.

Сестра Жанна рассказала, что сначала хотела вступить в совсем другой орден (он тоже назывался «Малые сестры»), но отправилась по неверному адресу. А когда пришла, сестра Сен-Савуар просто пожала плечами и заметила: «На все воля Божья».

Сестра Жанна сказала: «Я знала вашу мать еще до ее рождения, потому что нас познакомила сестра Сен-Савуар».

Она объяснила: «Никто за ней не посылал, но она все равно явилась. Это было чудо, понимаете? Бог увидел, где она нужна. Произошел несчастный случай с газом. Бог увидел вашу мать и нужду вашей бабушки, и потому объявилась сестра Сен-Савуар».

Мы сидели за обеденным столом в долгие послеполуденные часы, когда следовало вести себя тихо, потому что маме нужно «заспать свою меланхолию» или двоюродная бабушка Роуз отдыхала у себя наверху. Время года могло быть любое: за спиной у сестры Жанны яблони в цвету или мельтешение крупных снежинок.