Марк Леви - Влюбленный призрак

– Нет, из-за себя. Человек ко всему привыкает, в том числе к другому человеку, в этом его роковая ошибка. В твоем теперешнем возрасте я дал себе слово, что никогда не уподоблюсь людям, забывающим страсть первых дней, первых месяцев, первых лет романа. И все же мы с твоей матерью совершили этот грех: мы забыли. Мы понемногу друг от друга отдалялись, не замечая растущей дистанции. Исчезла нежность, а вместе с ней маленькие повседневные жесты, значащие больше, чем люди готовы признать. Иногда, когда ты прощался с матерью на сон грядущий, я замечал, как ты ее целуешь. Какой взрослый может соревноваться с детской способностью любить? Ты совершенно не виноват в том, что с нами произошло. Как ни странно, ты доказал мне мою неправоту. Наша любовь к своим детям вечна, она свидетельствует о нашей способности к безоговорочной любви, я понял это благодаря тебе, без этого у меня не было бы надежды на второй шанс. А это уже подводит нас к Камилле, – заключил Раймон, чей силуэт переместился на переднее сиденье.

– Мотор барахлит? – спросил он.

– Нет, я не слышу никаких сбоев, а что?

– Ничего, странно, почему мы так тащимся.

Тома́ покосился на отца.

– Смотри на дорогу, на такой скорости надо сохранять бдительность.

– Какой была та поездка с мамой в Италию?

– Оставь маму в покое, давай сосредоточимся на том, что нас ждет. Важно разработать метод и следовать ему. Для начала во время церемонии мы проводим рекогносцировку, она понадобится для того, чтобы незаметно сделать фотографии. Надо будет купить дешевый одноразовый фотоаппарат. Или нет… лаборатория, которая будет проявлять пленку, может увеличить кадры, во всяком случае, этим может заняться какой-нибудь ее сотрудник, читавший газетный некролог. Заплати за проявку наличными. Кстати, не забудь поменять деньги. Потом мы нарисуем точный план: двери, окна, форточки, вентиляционные отверстия. И – опля! – вечером мы совершаем кражу со взломом.

– Опля?

– Так говорят.

– Ты возомнил себя Арсеном Люпеном?

– Что в этом плохого? Он был симпатичный и всегда безупречно элегантный.

– Одноразовых камер больше не существует. И никаких краж со взломом! Позволь тебе напомнить, что, когда ты говоришь «мы», подразумеваюсь я. Это я произведу рекогносцировку, о которой ты толкуешь. Я посмотрю, смогу ли вернуться с похорон с твоей урной, чтобы, улучив момент, смешать твой прах с прахом Камиллы.

– Можно действовать и так, в этом меньше романтики, зато…

– Зато больше прагматизма, это ты хотел сказать?

– А как насчет развеивания?

– Напоминаю тебе условия нашего гротескного договора: я только смешиваю и встряхиваю, точка.

Раймон умолк – но совсем ненадолго.

– Представь, что ее муж вздумает держать нас, скажем, у себя на ночном столике… Ты же догадываешься, насколько это неудобная ситуация?

– Много ты знаешь людей, которые спят, водрузив своих жен на ночной столик?

– Нет, но учти, что он был инженером.

– Ну и что?

– Мало ли что взбредет ему в голову? Этот человек во всем идет до конца, утащить ее за девять тысяч километров от меня – если это не перебор, то я не знаю, что это!

– Другой пример перебора – кража урны с еще не остывшим пеплом.

– Не забывай о минимальном уважении, Тома́, я все-таки твой отец.

– Забавно, что ты говорил это каждый раз, когда оказывался неправ.

– Именно поэтому эти слова звучали нечасто.

Они въехали на холм. Тома́ вылез из машины и отправился к уступу. Океан был накрыт, как саваном, густым туманом. Он походил на белую пустыню, находившуюся в непрерывном медленном движении.

– Мечта, а не пейзаж, – сказал Раймон со вздохом. – Но я пойму, если ты решишь оставить меня в латунной банке.

Взгляд Тома́ упал на клумбу с высаженными строго по линеечке красными и белыми тюльпанами, плод труда аккуратного садовника. Природа обходилась с его творением ласково: дорогой его сердцу порядок не был нарушен ни одним сорняком.

– То, что мы сделали в самолете, то, что я благодаря тебе пережил, – это что-то невероятное! – признался Тома́.

– Ты не преувеличиваешь?

– Когда я выхожу на сцену, во мне бушует буря чувств, священный огонь, но это ничто по сравнению с тем, что я пережил, когда тот бедняга пришел в себя.

– Занятно слышать это от тебя. Большинство моих коллег навещали прооперированных уже в палате. А у меня была потребность посещать их еще в реанимации. Мне нравилось заставать момент, когда проходила анестезия. Сколько бы лет ни было пациенту, когда он открывал глаза и что-то бормотал, у меня было ощущение, что я присутствую при новом рождении. Настоящее волшебство! Но это нисколько не обесценивает твои достижения пианиста. Я был на твоем концерте, и свет в глазах твоих слушателей, поверь, был похож на священный огонь, как говаривал твой добрый старый Альбер.