Йожеф Балаж - Посреди земли

Больше она так и не позвонила.

Перевод Т. Воронкиной.

Я родился в 1918 году в Будапеште.

Отец мой был безработный журналист, писал стихи, мать — скромная служащая.

Мой город — Будапешт — сделал меня писателем. Главные жизненные мои впечатления связаны с его улицами, площадями, подворотнями, пригородами. Гимназию я бросил в пятом классе. Кинематограф и футбольное поле значили для меня много больше. К тому времени я успел уже написать несколько слабых очерков о площади Калмана Тисы (ныне площадь Республики), где с утра до позднего вечера гонял мяч, но как-то приметил все же здешних досужих бездельников и зевак. Эти сочинения, разумеется, так и остались неопубликованными.

Первая моя повесть «Сторожка» вышла в 1943 году. Я нигде не служил, если не считать того, что несколько лет рецензировал рукописи в издательстве. Не служил и в армии. Мое главное занятие и мое второстепенное занятие — сочинительство.

Основные мои книги: «Гости в «Палацке» (1949), «Двадцать первая улица» (1949), «Чужие комнаты» (1957), «Жены Фабуя» (1959), «За футбольным полем» (1963), «Кинематограф былых времен» (1967), «Мечта человека» (1971), «Что такое, старик?». Из книг для детей: «Чутак и серая лошадь» (1959), «Китобой Арнольд» (1977).

Написал я и музыкальную комедию «Глубокая вода», ее поставил в 1961 году театр имени Петёфи. По этой пьесе в 1978 году был снят фильм «Изгони беса».

В 1948 году я получил премию ван Баумгартена, в 1969 году премию имени Аттилы Йожефа.

Ах, это лето у Балатона!

Кружка с настоем календулы — это и был Балатон. Над кружкой — мокрое лицо, раздувшийся глаз. Это была Агика. Скрутив марлю, она прикладывала к веку примочку. Ячмень. Да-да, едва приехали, как наутро вскочил ячмень.

— Простите, Арнольд, — не удержалась от замечания Росита Сковорроди, испанская танцовщица, — но у меня, например, никогда в жизни никакого ячменя не было. Я вообще впервые слышу о подобных вещах.

Фарфоровая сахарница, с крайне интригующим видом:

— Зато мне на эту тему кое-что известно. Довелось прочитать кое-что в некоем медицинском журнале. Точнее, кое-кто вот за этим самым столом читал вслух о весьма и весьма неприятном заболевании… гм, ячмень, ячмень!.. Оно имеет как будто еще и латинское наименование, ну, одним словом, что-то такое медицинское…

— Сейчас не могу припомнить, — прервал ее Арнольд. — Во всяком случае, нечто… воспалительное.

— Ах, во всяком-всяком случае, нечто препротивное! (Росита Сковорроди.) Ваша бывшая маленькая владычица, ваша Агика, вечно что-нибудь такое подхватывала. Оно и не диво. Если человек буквально не вылезает из насморка…

— Прелестная Росита, ячмень — дело одно, а насморк — совершенно другое. Вот и Аги, помню, сказала, сидя над своей кружкой: «Уж лучше бы насморк! Я могла бы хоть на берег выйти». А тут ей пришлось сидеть в жаркой, насквозь прокаленной комнате. С кружкой календулы под носом. Куда она то и дело макала комочки марли. Все лицо у нее было мокрое. И стол. И вся комната.

— И вы сами, Арнольд!

— Досталось и мне. Моя маленькая подружка действительно всего меня забрызгала. Но я все-таки оставался с нею. Не хватало еще и мне покинуть ее одну!

— Почему это одну? А ее милая мамочка и милый папочка?

— Ах, ну да, они тоже там были.

Арнольд словно наяву увидел милого папочку и милую мамочку в той душной, пропахшей календулой комнатушке. Они то и дело возникали у Агики за спиной, словно два приспущенных воздушных шара. Доктор киношных наук — в видавшей виды тенниске и вконец изношенных старых-престарых штанах.

Аги, не оборачиваясь, сказала прямо из кружки:

— Пап, а ты опять рыбаком вырядился.

— До-оченька! — Доктор киношных наук развел руками.

— Пап, да ведь ты никогда еще не выловил ни одной рыбки. Просто сидишь себе над водой и беседуешь с рыбами. Знать бы, о чем.

— Да так, о всякой всячине. Одно точно: они никогда меня ни о чем не просят. Еще ни одна рыбешка не потребовала, чтобы я улаживал ее дела.

Аги отжала марлевый комок. И вставила его в глаз, словно монокль.

— А однажды ты окунул в Балатон зонтик.

Монокль сдвинулся, и с него капало, капало.

— Зонтик! Выдумаешь тоже — зонтик!

— Мы пришли к тебе с мамой, а ты сидишь там со стареньким зонтиком. Правда, мамочка?

Мамочка не отвечала. И вообще, казалось, этого разговора не слышала. Она с бесконечной тревогой смотрела на мужа.