Йожеф Балаж - Посреди земли

Переводы моих романов на польский, немецкий, чешский и словацкий языки, мое участие в сборниках рассказов, изданных в СССР и Болгарии, рождают надежду, что мои произведения нужны людям и за границами моей страны.

Не отпираюсь: в нашей жизни меня в первую очередь занимают противоречия, конфликты и трудноразрешимые общественные и человеческие проблемы, не только внешние, но и внутренние. Я пишу затем, чтобы когда-нибудь по приказу «измени свою жизнь» наступила желанная гармония.

Балаж придерживал на животе пижамные штаны. Волосы были всклокочены, глаза еще слезились со сна. Ничего не подозревая, он отворил дверь на кухню. И — отпрянул. Вернулся в спальню чуть не бегом. Шлепанцы громко стучали по полу. Разбуженные шумом, подскочили в постелях дети, но отец проследовал через их комнату, не задерживаясь, и они опять упали на подушки.

Остановился он лишь посередине третьей комнаты, запутавшись ногами в халате жены.

— Что такое? — спросила Ирма из темноты. — Который час?

— Ты знаешь, она уже здесь!

— Не может быть… который час?

— К счастью, я только чуть-чуть приоткрыл дверь… так что вовремя успел отскочить!

— Подай мне халат!

Балаж шарил рукой по полу.

— Почему ты не вешаешь его на стул?

Он подошел к окну, чтобы впустить в комнату свет. Тяжелая портьера сорвалась и упала ему на голову.

— Ну, что ты делаешь? — Жена терпеливо высвобождала его из тяжелой ткани. — Все же на трех кнопках держится. Масляное отопление открыл? Надо бы еще подтопить.

— Да она ковыряется там, на кухне. На когда ты ее вызвала?

— Она распоряжается временем по своему усмотрению. Не станем же мы ее терроризировать. В конце концов она достаточно хлебнула горя.

— Ну, ладно. Тогда, будь добра, ступай сама на кухню и приготовь кофе.

— Ты что, боишься ее?

Ирма запахнула халат, завязала пояс и вышла; но в детской остановилась.

— Кати! — позвала она нерешительно. — Ты не спишь? Может, ты поставила бы кофе?

— Сейчас, сейчас, — пробормотала Кати, еще в полусне. И тут же открыла глаза, поглядела на маленькую светловолосую мать. — Ох ты глупышка. Она ж тебе нос не откусит.

Кати сноровисто оделась, аккуратно застегнула на спине кнопки. Балаж и Ирма с завистью следили за четкими, точными движениями дочери.

— Ты хоть причешись пока, — сказала Кати отцу, — а я потом пришью тебе пуговицу. — Она указала на его пижамные брюки.

— Ох, а цветы? — простонала Ирма. — Когда же ты пальму пересадишь?

— Хорошая, удобренная земля — двенадцать форинтов… Дашь? Без земли нечего и пытаться.

— Ти-ши-на! — провозгласил сын. — В такое время полагается еще спать.

— Вставать по утрам нужно рано, — наставительно сказал Балаж, — это полезно для здоровья. А днем можно вздремнуть часок-другой!

— Тебе-то можно днем вздремнуть! — Сын завернулся в одеяло и сел. — А вот мне, бедному трудяге…

— Организм Рики нуждается в сне, папа. Развивающийся организм…

— Не называй ты его этой отвратительной кличкой. У него есть вполне пристойное имя. Генрих. Разве не красиво?

— Уж написал бы ты, что ли, эту свою драму, папа…

— А она вытанцовывается, — весело отозвался отец и туже стянул впереди пижамные штаны. — Основную ситуацию я уже набросал… еще немного потасовать, уточнить место и время действия…

— Ну-ну, тасуй, — кивнул ему Генрих. Он легонько погладил свой подбородок. — Мне нужно побриться. Кати, ты купила крем для бритья?

— Мамусь… деньги на крем для бритья!

Балаж стоял с обиженным видом. Ирма опустилась на стул и смотрела куда-то в потолок над шкафом. Кати ласково качнула ее.

— Мамусь… на крем для бритья, О чем ты опять задумалась?

— Я до половины второго не спала, — встрепенулась Ирма, — все проверила, шаг за шагом. По расчетам все сходится. Почему же раньше не получалось?..

— А мне здорово повезло! — Генрих одевался под одеялом. — Представь, вдруг бы мама назвала меня Кальцием. Или — Нитратом.

— Генрих — прекрасное имя, — возразил Балаж, — и королевское, и поэтичное в то же время.

— Знаю, папа. Да только все Генрихи уже написаны. — Сын надел очки. — Вот чего я боюсь.

— А сколько было Генрихов? — спросила Кати, приглаживая спутанные волосы матери. — Мамусь, надо еще и позавтракать.

— Восемь штук. Папе остался только девятый. А такого не было. — Он заметил, что у отца помрачнели глаза, и сразу вспомнил: «Его нельзя выбивать из колеи, мы должны быть с ним добрыми, умными». — Но, вообще-то, ты еще напишешь, вполне возможное дело. Да что там, наверняка напишешь.