Йожеф Балаж - Посреди земли

Со смешанным чувством Козма неподвижно смотрел на голубоватый дымок сигареты. Ему было очень жаль Эву, ее судьба огорчила его. Но огорчение было не слишком глубоким, ибо к нему, к огорчению, примешивалась мысль о его собственной пенсии. Он получал две тысячи четыреста форинтов. Это была хорошая пенсия, и она, разумеется, радовала его. Так что он одновременно и огорчался и радовался. И вдруг он подумал о Неке, о храмовом празднике, о Лайоше Шетете, припомнил простой и надежный, такой устойчивый деревенский быт. И когда он заговорил, то сам удивился, услышав собственный голос:

— Сегодня я уезжаю в Неку, Эви. А ты оставайся здесь, отдыхай, наслаждайся покоем. Еда в доме есть: консервы… вино…

— Почему так внезапно?

— Видишь ли, Эви, в день девы Марии в Неке бывает храмовой праздник. И я на него приглашен, потому что когда-то был в Неке младшим учителем.

Йожеф Козма скорее почувствовал, чем заметил в глазах Эвы тень, почти неуловимую тень еще не обозначившегося упрека. Но это его не заботило. Он наполнил стаканы вином и стал думать, каким поездом ехать в Неку. Неторопливо, глотками отпивая вино, они сидели за столом и молчали.

Перевод Е. Терновской.

Родился я в Будапеште в 1912 году. Занимался я многим, особенно в первой половине своей сознательной жизни, но обычно не тем, о чем писал. Я был студентом-медиком, студентом-филологом, укладчиком мостов, репетитором, организатором библиотек, журналистом, стенографистом, социографом деревни, коммивояжером, солдатом, дезертиром, участником Сопротивления. Я был членом национального комитета, младшим редактором, редактором, главным редактором, делегатом Конгресса в защиту мира, борцом за мир, государственным секретарем министерства иностранных дел, делегатом ЮНЕСКО, членом Европейского культурного сообщества, вице-президентом Совета Мира, президентом венгерского «Пен-клуба». Я был лауреатом премий Ференца Рожа, Аттилы Йожефа и Государственной премии. Я был удостоен звания почетного доктора «Union College» в США.

Как явствует из приведенного перечня, меня весьма привлекала политика. Точнее, общественная жизнь. Еще точнее, судьба родины и судьба человечества. Страстный интерес к этой теме всегда был путеводной звездой венгерских литераторов. Во мне же, наверно, политическая артерия затмила писательскую жилку. И должно быть, поэтому еще в тридцатых годах я стал социографом деревни, исследовал бедственное положение венгерских крестьян, ездил в Румынию, посетил Данию, страну богатых крестьян. Результатом этих поездок явились социографические работы: «Тиборц» (1937) и «Страна богатых крестьян» (1939).

Должно быть, поэтому во время войны я вступил в организацию Сопротивления, потому же после освобождения стал и до сих пор остаюсь редактором газеты. По той же причине в 1946 году был делегатом на мирной Парижской конференции, а в 1947 году первым из венгерских писателей посетил Москву, впечатления о которой описал в дневнике под названием «Форточка». Затем (1947—1951 гг.), не совладав, вероятно, со своими политическими амбициями, я стал государственным секретарем в министерстве иностранных дел, позднее организовал поездку венгерской делегации во Вроцлав на Международный конгресс в защиту мира.

Между тем моя писательская жилка также давала порой себя знать. И в угоду ей я писал очерки, эссе, рассказы, романы: «День рождения» (1959), «В конце ночи» (1962); путевые заметки о Франции «Чужие и близкие» (1963), о Великобритании «С жирафом по Англии» (1965), об Америке «Нью-Йорк с минуты на минуту» (1971); эссе «Ночи ангела» (1969), «Лев-философ» (1971), «Крылатая лошадь» (1975), «Гуляющий монумент» (1978). Отдал я дань и иностранной литературе, перевел произведения Г.-К. Честертона, Р. Хьюза, О. Хаксли, Ф. Кафки, Ф. Саган и других писателей.

Почти два десятилетия издаю журнал «The New Hungarian Quarterly» по-английски, редактирую журнал «Синхаз», разъезжаю с чтением лекций, посиживаю на конференциях за круглым столом во всех частях света.

В последнее десятилетие записываю все, что диктует мне моя память.

Нередко в былые годы друзья и недруги меня спрашивали:

— Как удалось тебе уцелеть на бульваре Маргит?

Тридцать лет я лукавил, избегая прямого ответа. Говорил, что мне повезло. Я был начеку. Я придумал приемлемую историю, и ее съели за милую душу. В военной прокуратуре служил, дескать, мой друг, и он меня вытащил. Версия была обоснована, поддавалась проверке, и все-таки это ложь. Уцелел я потому лишь, что выстрелил. И сейчас еще, спустя долгие годы — как-никак, жизнь целого поколения, — мне совестно в этом признаться даже себе. Ведь это же чистое фанфаронство. Жажда выглядеть настоящим мужчиной. Показать себя воином. Мне, всегда отвергавшему принуждение и насилие, не пристало ссылаться на пулю и пистолет!