Йожеф Балаж - Посреди земли

— Куда-куда? — глянула на него мать.

— В Италию… Венеция, Рим… К папе римскому, словом.

— Нам папа без интересу, мы протестанты, — отрезала мать.

— Ну, а все ж, да хранит его бог, — засмеялся отец. — Коли повстречаешься с ним…

— Что ж, сыночек, не успел приехать, уже и назад? А я-то надеялась, денька хоть на два останешься, — проговорила мать. — Ежели тебе деньги нужны…

— Нет-нет, не нужно. Денег у меня хватит. Вот погодите, теперь я вам подарки привезу. Туфли, кофты, ну, что там…

— Только особенно-то нарядное не привози, сынок. Куда нам его? Разве только в церковь! И денег зазря не трать…

— Ладно, не буду, — кивнул Миклош.

Тем временем с заднего крыльца к ним подошел Бела Касон.

— А вы бы уж присели, вы ж старенький, — обратилась к нему мать Миклоша. — Стариковское дело такое: то перед домом посидеть, то перед воротами. Тащите сюда стул и сидите себе, посиживайте.

Бела Касон не слушал ее. В руках у него была картина.

— Значит, не возьмешь? Тебе дарю. А я повесить ее на стену не могу, — сказал он Миклошу.

— Что это за диво такое у вас? — спросила хозяйка. — Экая страшила, меня чуть родимчик не хватил…

— Она мне как мать была, — глухо проворчал Бела Касон.

Мать Миклоша заливисто рассмеялась. Старый Чисарик докурил сигарету, бросил на землю окурок, взял картину у старика. И долго, с мудрым видом ее рассматривал.

Конечно, сын еще мог бы остаться. Он с тем и ехал, что побудет дома денек-другой. То же твердил и Бетти несколько дней подряд. «Осточертел мне город, в печенках сидит… С загранпоездкой все улажено, в институте полный порядок, работа идет быстрей, чем я думал, съезжу домой, проветрю мозги…» Но сейчас, стоя во дворе со своими, он все же решил возвратиться немедля. Он знал, что, оказавшись в городе, прежде всего отправится к Бетти, что застанет Бетти у телевизора и в руке у нее будет книга, а на коленях — тетрадь… Знал, что ее мать будет сидеть в своем кресле, торчать у него перед глазами, пока в телевизоре не погаснет последний кадр… Но может статься, Бетти ждет его… Бетти знает, она-то лучше всех знает, чем оканчиваются эти его поездки. Уже не первый раз уезжал он домой с твердым решением пожить у своих несколько дней, но, приехав, считанные часы спустя начинал собираться обратно.

Теперь Миклошу хотелось уехать как можно скорее, поспеть в город засветло. Пожалуй, будет еще не поздно пойти куда-нибудь с Бетти. «Если, конечно, с ходу не примемся грызться, с того места, на котором остановились… Я сказал, что никогда на ней не женюсь… Но ведь по ее же вине! Не будь она такая настырная, не стремись во что бы то ни стало выскочить замуж… Правда, напоследок она сказала, что лучше всю жизнь с матерью пробедует, чем со мною жить, и что не любит она меня и никогда бы с моим характером не свыклась. Что я невыносим… тут мы опять поцапались… Потом она все же поднялась ко мне и осталась на ночь. А утром ее мать звонит по телефону — я, мол, поступаю с ней так же, как Келемен: она к нему каждую ночь таскалась, а он все равно на ней не женился… Из-за этого мы опять сцепились. И выяснилось, что у Бетти не один Келемен был, но и другие тоже… Хорошо еще, что не с Дьоваи…»

— Что ж, сыночек, — сказала мать, — привез бы уж кого-нибудь с собой, как опять приедешь…

— Да, тебе бы самое время жениться, — серьезно подхватил и отец; картину он поставил возле машины.

Миклош ничего не ответил, продолжая возиться с машиной. Потом обернулся к Беле Касону.

— Что, дядя Бела, может, поедем со мной?

Старик согнулся, поднял портрет, повернулся и побрел за дом, к себе в комнатушку.

— Смотрите же, дядя Бела, никуда от наших не уходите! В следующий раз, как приеду, непременно сфотографирую вам ту птицу, а потом разузнаю, что она такое…

— Хорошо бы, — тихо отозвался Бела Касон, но не остановился.

«Рассердился, верно, что не взял я у него эту мазню. Но куда же мне с нею?..»

Он распрощался с матерью, с отцом, весело уселся в машину, во дворе развернулся, перед крыльцом остановился еще раз.

И, оглянувшись, увидел: у заднего крыльца, где он какой-нибудь час назад обводил контуры тени Белы Касона, не было ничего, кроме следов от его колес.

Попрощаться со стариком он уже не мог. Но перед глазами стояло: вот старик вошел в свою комнату, снял тяжелое зимнее пальто, положил рядом с собой на кровать и, сцепив руки, неподвижно уставился перед собой в темноту.

Перевод Е. Малыхиной.

Достигнув определенного возраста, редко уже пишешь автобиографии. Годы учения остались позади — я, к примеру, закончил юридический факультет и получил также диплом филолога, — службу не меняешь, поскольку давно уже примирился с самым безжалостным начальником, с самим собой. Я вот уже более тридцати лет тружусь под началом этого сурового шефа и давно привык к тому, что он непреклонно и строго спрашивает с меня годовую продукцию. И так как рабочее место у меня постоянное, — за одним и тем же письменным столом я сижу вот уже несколько десятков лет, — и повышение по службе все задерживается, очень давно не возникало у меня необходимости давать отчет о своей жизни. Ведь инженер, например, начинает как стажер, потом становится инженером, старшим инженером и наконец начальником технического отдела и директором; врач начинает работать как ординатор, продолжает как младший врач, пока не станет врачом и наконец главным врачом больницы. Мы, писатели, живем серо: начинаем как писатели, в лучшем случае как писатели живем сорок — пятьдесят лет и наконец писателями умираем. Кто слышал когда-нибудь о главном писателе? О руководящем писателе?