Павел Мейлахс - Шлюха

Да-с.

Тяжелый, от мрачности, от пива, уже хороший, Саша медленно, но твердо пошел назад к людям. Он шел в махон бриют. Тупо шел.

Глаза ему подавай! «Медовые», видите ли. Ему чего-нибудь попроще бы… Выдумал еще — глаза!

В следующем махоне его встретила почти полная темнота. Тетенька средних лет сидела, пригорюнившись, подперев голову ладонями. Больше никого не было. «Это махон?» — недовольно спросил Саша. «Махон», — испуганно подтвердила тетенька, глядя на Сашу из темноты. «Хочешь зайти?» — «Ага». — «Сто шекелей». — «Восемьдесят», — нахально сказал Саша. Она со вздохом согласилась, мирясь с такой уж своей судьбой. В каморке для траханья Саша уже привычно расположился, сидел, голый, на топчане, оглядывая и оглаживая себя, как купчина перед баней. «Ну, что ты? — сказала ему тетенька с мягким укором, как бы даже слегка расстроившись, после того как глянула на его „струмент“. — Значит, в тебе какие-то комплексы есть», — успокаивающе-урезонивающе, как над укладываемом спать ребенком. Она действительно как будто укладывала его спать: он лежал, а она делала какие-то свои приготовления, иногда что-то негромко говоря с южным акцентом. «Увы мне», — сказал Саша и по-дружески попросил ее взять в рот. Что-то он устал за сегодня. Но и просить бы не пришлось. Очень быстро она поставила больного на ноги. Потом он трахал ее, драл, налегая, как гребец на весла. Ее безмятежное лицо с закрытыми глазами, как будто упокоившееся на дне под прозрачной недвижной водой. Таз, расплющенный о топчан. Он слегка даже пожалел, что выпил многовато. А так все проходило нормально, если не считать, что где-то посредине в наружную дверь махона громко и требовательно застучали, забарабанили, заорали в два, не то в три мужских голоса: «Илона! Илона!», а она — безмятежность сразу исчезла с лица, — слегка приподнявшись с подушки, неожиданно громко, зычно, зло крикнула им туда: «Подождите, мать вашу так и так! Я работаю!» — и вернулась в свое прежнее состояние, с теми же безмятежно закрытыми глазами, мягко тронув его за руку: можно продолжать. Он продолжил, немного осталось. Все. «Вот видишь, какой молодец, — сказала ему тетенька, надевая трусы, двигая задом вправо-влево, — пьяный в дымину, а как быстренько».

Такова была их короткая, но романтическая встреча: молодка вынесла красноармейцу воды, и он поскакал дальше.

Ну, теперь-то он успокоился? Отнюдь. Точнее, наоборот. Случка в сарае принесла лишь временное облегчение, а так он, как говорится, аппетит только растравил. Какая-то противная неусидчивость, глубокая саднящая неудовлетворенность только возросли в нем после встречи с этой тетенькой. Расчесал комариный укус. И он уже чувствовал непреодолимое желание еще зайти в махон, такое же непреодолимое, как добавить, если выпил. Нужно прихватить еще денег, плевать он сейчас хотел на деньги. Это близко, но чтобы не скучать в дороге, он еще выпил пива и с собой прихватил. Возвратился в родные края еще пьянее. В махон он решил пока не ходить, а подкопить силы. Провести время, копя силы, он решил в забегаловке на пересечении той автобусной улицы и румынской. Сидел, пил медленно, надо было не наливаться, а то не будешь годен для дела. Негр, неспокойно сидевший рядом (он не сел рядом, а именно подсел, как сразу почувствовал Саша), наконец решил Саше открыться и попросил добавить шекель. Саша, с безумными деньгами в бездонных карманах шорт, решил расщедриться, погарунальрашидничать. Взял негру пива и себе еще — за компанию. Негр пылко благодарил. Поговорили. Негр оказался из Кении. Саша спросил, как там в Кении, оказалось, вовсе даже неплохо; негр как-то даже ревностно защищал Кению. Сам он прибыл в Израиль, чтобы перебраться в Европу, где он собирался учиться медицине. И семья у него здесь (жена, одна девочка и один мальчик). Саша с полным сочувствием слушал. Просто так спросил, сколько тот в Израиле. Оказалось, одиннадцать лет. Вот как? Ну что ж, медицина — дело крайне ответственное, серьезное, поспешность в выборе тут неуместна. Надо все как следует обдумать, взвесить, по крайней мере, еще столько же лет. А в Кении, наверно, не столь уж и здорово. Саше сразу стало как-то неинтересно с негром. Негр, отработав языком свое пиво, тоже поскучнел, еще немножко посидел для приличия и слинял.

Телевизор, установленный наверху, орал в никуда. Саша взглянул в него. Там несколько человек, зло оря, били кого-то, корчившегося на полу, смертным боем. Саша вгляделся и узнал в избиваемом Сталлоне. Потом, уронив голову, Саша долго смотрел на пол, усеянный мягкой ореховой шелухой. Потом еще с кем-то говорил, на этот раз с нашим, из Караганды. (Кстати, только в Израиле Саша понял, насколько огромной, гигантской страной был СССР.) Новый его собеседник малосодержательно рассказывал о былой жизни в Караганде. Саша, решивший, что сил в нем скопилось достаточно, вынужден был мягко его прервать и откланяться.