Павел Мейлахс - Шлюха

Друг про друга они практически ничего не знали. Марьяне это было просто не нужно. Саша бы кое-что спросил у нее, но заранее знал, что ничего хорошего из таких разговоров не выйдет. Не то чтобы ей было что скрывать, просто ее раздражала всякая бессмысленная, на ее взгляд, потеря времени. А всякие такие разговоры она точно сочтет бессмысленной потерей времени. Война, например… Ну, война и война, что тут рассказывать. Сейчас это имеет какое-то значение? Да нет вроде бы… Ну и все тогда. Не о чем тут больше базарить, воздух сотрясать.

Впрочем, иногда она проговаривалась — точнее, вскользь упоминала — о некоторых небезынтересных вещах. Самым интересным было вот что: оказывается, первый месяц она не могла заходить в номер с клиентами. Первый месяц она была в шоке. «В шоке» — ее выражение. Но потом шок, видимо, прошел. Расспрашивать он не смел. Хотя ему трудно было представить эту видавшую виды двадцатилетнюю бабу в шоке. И потом, если такая чувствительная, что, кстати, вполне понятно, то тогда что ты тут делаешь? Но, видимо, все было устроено сложнее. Хотя ему довелось видеть и совершенно задолбанных иммигрантской жизнью теток вполне, так сказать, призывного возраста, которые, однако, не стали проститутками. Не стали. И не станут.

Но что вообще Саша про кого знал? Почти ничего. И какое ему было до всего до этого дело? Он что, судьей сюда поставлен? Слава Богу — нет. Еще раз, слава Богу.

Постельные (топчанные) дела у них вскорости совершенно захрясли. Самый первый раз вышло довольно ничего. А второй раз Саша еле догреб до конца. А в третий раз и не догреб. Дальше же и пробовать не стал. В конце концов, не так уж ему это было и нужно. Не сошелся свет клином. Да и перед дамой неудобно…

Таким образом, все свелось к тому, что он приходил и просто сидел. Со стороны это напоминало упорное ухаживание-высиживание, рассчитывающее взять смиренным измором, что было даже смешно, — в обычной жизни все происходит в обратном порядке. Саша понимал черноватый юмор ситуации, но смешно ему не было. Он смутно подозревал, что уже взял все, что можно здесь взять, но никак, опять-таки смутно, не желал согласиться с этим. Их отношения его не устраивали, он постоянно ощущал зудящую, саднящую неудовлетворенность по этому поводу. Все у них слишком уж усеченно, слишком ублюдочно. Надо бы как-то «развить»… Но как? Вроде бы просто — сходить куда-нибудь с ней или съездить, неважно куда, лишь бы вырваться на свежий воздух, прочь от бардачной койки. Тогда можно надеяться, что все станет «по-людски», они будут встречаться как нормальные люди, а сюда он и дорогу забудет — к махону он так и не привык, у него он вызывал стойкое, хотя и хорошо подавленное омерзение. А что она проститутка — на это ему было от чистого сердца наплевать. По крайней мере, на данный момент, дальше же и загадывать бессмысленно.

Что-то подобное почти непрерывно варилось у него в голове. Иногда он даже заводил с ней разговор на эту тему. Но она отказывалась. Что, в выходные? Не, не выдумывай. Выходные у меня заняты. Ребенок, на пляже полежать, с подругами пообщаться. Не выдумывай. Было довольно обидно такое выслушивать. Она даже не пыталась скрыть, насколько он для нее, в общем-то, ничего не значит. Ребенок-то понятно, выспаться — тоже понятно, но вот подруги, пляж — она даже не пыталась как-то смягчить для него то обстоятельство, что пляж и подруги гораздо для нее предпочтительнее, чем общение с ним. Несколько обидно… И отмахивалась от его предложений она вяло, равнодушно, как от чего-то заведомо несерьезного, ненужного; никакого другого отношения он, оказывается, не заслужил. Но слишком обострять разговор — в данном случае это значило назвать вещи своими именами — Саша побаивался. Если все станет слишком уж ясным, то он просто не сможет больше сюда приходить. Он уже и так догадывался, что он для нее просто маленькое украшение в ее многотрудной жизни. Ну, ходит какой-то. Все ж таки внимание… Да и клиент необычный — из чистеньких, из образованных; похоже, ей и это слегка льстило. Ну а если нужно чем-то платить за это, тогда уж лучше вовсе не надо. Саше не хотелось, чтобы это стало для него яснее, чем уже и так было.

Но дело было не только в ней. Дело было и в нем самом. Стоило ему только представить себя с ней вне махона, как он моментально сознавал, насколько они чужды, несовместимы, неинтересны, бесконечно чужды друг другу. Только в махоне, среди стольких внешних ограничений, их отношения и могли как-то тлеть. Она, похоже, прекрасно это понимала, хотя вряд ли об этом хоть раз задумывалась, и такое положение вещей ее вполне устраивало. Его же — нет.