Павел Мейлахс - Шлюха

— А со мной зашла, — невинно ввернул Саша.

— Да ты нормальный.

— Польщен. Польщен. А как израильтяне?

— Израильтяне, между прочим, самые нормальные.

— Не ноют?

Она кивнула: да, мол, тут все проверено.

— Нормальные. Раз, раз, все, пошел.

Она, похоже, хотела еще что-то сказать в одобрение израильтянам. Но ничего, видно, не придумала.

— Правда, один есть. Чудик. Так он, смотри, я ему на плечи сажусь, а он мне туфли сосет.

— Ишь ты…

— Тебе пришло бы в голову такое?

— Да пожалуй, вряд ли.

— Вот-вот.

Она опять покивала в своей обычной манере — как бы не собеседнику, а чему-то в себе.

— Ну, туфли, это не страшно, — бодро сказал Саша, — ну и пусть, дурак, сосет.

— Да мне по барабану, в принципе, — согласилась она, махнув рукой.

— А арабы бывают?

— С арабами я не захожу. Тут есть у нас одна. Ритка. Любительница арабов.

— Ритка? Я ее, по-моему, видел. Это с ямайскими волосами?

— Ну да, она. Задолбала тут всех своей музыкой. Как заведет одно и то же. И хер ты че поставишь при ней.

— Ветер с моря дул, ветер с моря дул…

— Ой, не надо! — она, имитируя ужас, зажала уши ладонями.

— Слушай, а что это за негр был с ней? Загадочная сцена.

— Ее муж.

— Муж?!

— Тут у половины мужья! А ты думал… Х-х-х!.. — она еще больше повернулась к нему и даже пересела ближе, будто намеревалась начать какой-то совсем другой разговор. Она как будто даже обрадовалась вопросу. — Сначала шумят: да я то! да я се! А потом как миленькие! Х-х-х… Ты думал!..

И усмехнулась с «испепеляющим презрением». Часть этого презрения вроде как досталось и Саше. Рада она была сообщить ему этот любопытный факт.

— Ясненько…

Молчание.

— А она красивая, — осторожно сказал Саша, сам не зная зачем.

— Ритка?

Марьяна пожала плечом, некрасиво сморщив нос.

— Что-то я даже не пойму, — не унимался Саша, — такая красавица — и с таким шибздиком!

— Жалеет, — Марьяна равнодушно пожала плечом.

— Надо же…

— Да вот румын к ней все сейчас ходит. Здоровый такой, — Марьяна вытянула руку вверх, изображая «каланчу».

— И его жалеет?

— Да у нее все время…

— Что ж, это даже романтично…

— Да ну, дурная она, — тут Марьяна отчего-то рассердилась, махнула рукой с досадой, причем досада относилась и к Ритке, и к Саше.

Молчание.

— Ну, ладно, — вдруг сказала Марьяна. Уже совсем другим тоном: дескать, делу — время, потехе — час. И, чуть ли не крякнув и поплевав на руки, резко, крепко обхватила себя крест-накрест, собираясь стащить первую партию шмотья.

А почему бы и нет?

— Марьяна, — сказал Саша, когда они уже шли по коридору, и остановился. Он все еще был запыхавшись. Стучало в голове. Марьяна тоже остановилась. — Марьяна, я приду завтра, хорошо?

— Приходи. — Он все смотрел на нее.

— Приходи, приходи, — ободряюще закивала она, даже расширив глаза для убедительности.

Он поцеловал ее в плечо.

Видит Бог, ей понравилось, как он ее поцеловал. Она улыбнулась — у него потеплело в животе; но вместе с тем улыбнулась она как-то криво, как-то косо: видали, мол, мы таких, в плечико целующих. Шубы с этого не сошьешь.

Да и не надо с этого шить никаких шуб. Что-то возникло, хотя бы на мгновение, — и уже хорошо. Бог с ними, с шубами…

— Ну вот и чудненько. Кстати, меня зовут Саша.

Она улыбнулась.

— Ну, пока, Саша.

По твердой прямой Саша прошел через комнату и, отстранив малиновый полог, вышел на свежий воздух.

И он стал приходить к ней. Самое хорошее было, пожалуй, вот что — последние шагов пятьдесят до махона и этот самый первый миг, когда он впервые видел ее. Он, как всегда, появлялся почти бесшумно и несколько секунд стоял у входа (уже в махоне), а она, как правило, разговаривала с кем-нибудь или участвовала в общем разговоре. Но очень быстро, конечно, она замечала его (хотя всегда последней, может, правда, ему только казалось), и тогда он видел — он готов был поклясться! — мгновенную радость в ее глазах, и все в нем отзывалось блаженной радостью в ответ на ее радость. Но… Это и было самым хорошим — первые секунды. Дальше он проходил в глубь махона, как бы ненароком присаживался рядом с ней и смиренно ждал, пока она обратит на него внимание, отвлечется от беседы. Отвлекалась она быстро, но он всякий раз начинал сомневаться, не померещилось ли ему, что она в первый момент обрадовалась. Действительно, в течение всего визита ничего похожего на радость по поводу его прихода он не ощущал. Какая там радость — ему бывало не совсем понятно, зачем она вообще тратит время на него. Но, однако, не могло ему мерещиться из раза в раз. И он был, видать, ей немножечко нужен. Хотя это практически никак не проявлялось. Они сидели рядом. Говорить было особенно не о чем. Они обменивались ритуальными фразами. Часто играла музыка, и это облегчало молчание. Выручали подруги и клиенты. На них она подолгу отвлекалась — и ему, пожалуй, так было лучше: с одной стороны, она рядом, с другой — не надо очень уж интенсивно общаться. Ни к чему… А чувствовать ее рядом с собой… Это все-таки давало то ощущение, которое может дать только женщина, без которого так трудно долго существовать, коль уж ты узнал, что это такое. Он уже и забыл, когда последний раз… Пусть лучше так — деформированно, уродливо, — чем вообще никак. Бормотуха не какое-нибудь там аи, а все-таки тоже вино. Что касается ее отношений с клиентами, то про них он вообще не думал. Он постоянно помнил, где находится. Здесь это было нормой.