Григорий Медведев - Лицей 2017. Первый выпуск [антология]

Две дубовые балки
держат над головой
потолок этот жалкий,
уголок родовой.

На покатые плечи
русских кариатид
он возложен — далече
им идти предстоит.

Неподвижные бревна,
тот же вид за окном,
но я вижу подробно,
что уменьшился дом.

Убывает как будто
за хозяином вслед,
потому — ни уюта,
ни тепла уже нет.

Сестрам время по пояс,
они пробуют вброд,
не загадывай, кто из
них первой дойдет.

Не утонут, не канут,
если время — вода, —
вровень с мрамором встанут,
и теперь навсегда.

Я один из последних
провожаю их вдаль,
не жилец, не наследник,
да и гость тут едва ль.

Ну да, плоховато жили,
но хлеба к обеду нам вдоволь ложили.
И в школьные наши карманы,
как в закрома,
от Родины крохи
падали задарма.

Ну да, широко не живали,
но хлеб из-под парты жевали —
вприкуску с наукой пресной
и затяжной —
вкуснейший, здесь неуместный
мякиш ржаной.

Я надевал в десятый
топорщившийся, мешковатый
пиджак (надевал и злился,
все ждал, когда дорасту),
в котором отец женился
в 83-м году.

И где он теперь, забытый,
с крошками за подкладкой?
Такой у меня вопрос.
На уроках украдкой
хлебом карманным сытый —
отца я не перерос.

Солнце ходило по небу, как блесна,
тучи глотали его, и была весна.
А Ломоносов — рыб знаток и светил —
бронзовым взором окрестности обводил.
Детища своего отвернувшись от,
отдохновенье обрел сочинитель од.
Что ж, я Михайле повинной кивнул головой
и восвояси отправился с Моховой.
Тьма обступала город со всех сторон.
Был я отвергнут, но счастием одарен!
Так распадалась жизнь на неравные две.
Змейкой кружила майская пыль по Москве.
В будущее несло меня кувырком,
гром провожал архангельским говорком.
Я оглянулся кованых подле врат,
привкус свободы и пыли был горьковат.

То, что войной считалось, —
в сорок пятом осталось.

А если где-то стреляли,
если десант и разведка
кровавили каски, разгрузки, —
по-другому именовали,
по-русски,
но войной называли редко.

Помнили ту, большую,
роковую, пороховую,
на безымянных высотах
священную, мировую,
ее батальоны и батареи.
А этих старались забыть скорее,
напрасных своих «двухсотых».

Хорошо созревает рябина,
значит, нужен рябинострел,
чтобы щёлкала резко резина
и снарядик нестрашный летел.
Здесь удобное мироустройство:
вот — свои, а напротив — враги;
место подвигу есть и геройству,
заряжай и глаза береги.
Через двор по несохнущим лужам,
перебежками за магазин —
я теперь не совсем безоружен,
я могу и один на один.
Дружным залпом в атаке последней
понарошку убили меня,
и все тянется морок посмертный
до сих пор с того самого дня.

Выпусти пса на детской площадке,
где ржавая горка, песок, качели,
турник, чьи низкие стойки шатки.
Листья почти облетели.

Это даже не середина жизни,
и вокруг не лес, а гнильца, болотце;
подойди к перекладине и повисни,
подтянись, пусть сердце сильней забьется.

Бывшим школьникам тонкокостным
перед кем запоздалым успехом хвастать?
Но вдыхая жадно октябрьский воздух
все упорствуешь: девятнадцать, двадцать…

Подростковая в общем-то зависть, обида,
только зря — не разверзнется клумба,
и герои дворовые из Аида
не восстанут в час твоего триумфа.

Научись дышать пустотой.
Это отныне твой дом родной.
Что-то подобное пел БГ,
а ты ему подпевал.
Выглядело смешно.