— Я никому не сказал и ты никому не говорил, да? — уточнил Кузьма.
— Что тут говорить, — Стрельцов пожал плечами.
Тогда он никого не рассматривал, но теперь развороченные лица всплыли в памяти остро, подробно — он мог разглядеть каждого солдата, каждую деталь, и ни один из умерших не хотел легко отпускать его. Каждый вставал, демонстрировал покалеченные руки, ноги, головы. Стрельцов невольно заплакал, понимая, что каждый из них был любимым ребенком своей мамы, центром и смыслом ее жизни, и всех этих людей он разорвал на части в той комнате, а спас зачем-то лишь того единственного, кого не было жалко.
— Очень тупо с твоей стороны. Тупее только приехать сюда. Вот чего ты ждал? Что я не вспомню? Или что прощу?
Стрельцов опустил взгляд. Спросить бы у того солдата, который решался на это: чего действительно он хочет, почему зло так манит его, почему месть за Марину для него важнее чести и дружбы?
— Предатель ты, — холодно сказал Кузьма. — И если ты думаешь, что меня вытащил и я поэтому прощу тебя, то зря. Я знаю, чего ты приехал. Знаю, почему целыми днями сидишь в море, а от меня нычишься в моем же доме. Так вот, да, пора возвращать должок. Ты же знал, что я за этим тебя звал. И ты приехал. Ну давай. Скажи. Откуда у него оказались гранаты? Ты же его вел, ты обыскивал! Как ты мог не заметить? Ты им в жопу должен был залезать, чтобы удостовериться!
Солнце достигало зенита, жгло прямым лучом, проникало в мысли, растапливало беспокойство и страхи легко, словно сливочное масло. От солнца не было спасения, как не было спасения от растекавшихся по сознанию Стрельцова лиц и голосов войны. Все романтические мысли оставили его. Не было никакого приказа общества, никакого голоса свыше, никакой причины. Он пошел туда, потому что хотел, и убивал, потому что мог. Он ничем не выторговал себе права просто уйти с этой войны, когда пожелает. Ни разу он не был серьезно ранен или даже контужен, при этом все в отряде погибли, включая Марину и остальных, кого он любил или не любил. Смерть и боль обошли предателя, будто для войны его не существовало. И устами командира, тоже оставшегося в живых вопреки всему, люди, которых он погубил, просто произносят очередной неизбежный приказ.
— Видел пару недель назад странный сон, — сказал Кузьма после долгой паузы. — В конце было, будто я превращаюсь в собаку. В Борьку.
Пес услышал свое имя и навострил уши, однако оно было произнесено непривычным тоном, и он не знал, как реагировать.
— Не шуми, Борька, я рассказываю. Это был только наполовину сон, а наполовину это уже случилось, — продолжил Кузьма, думая над каждым словом. — Я вернулся с войны и узнал, что, если буду делать что хочу, мне придется воевать тут.
— Ты ее с собой принес, — сказал Стрельцов, но Кузьма не услышал. Он продолжал рассказывать про видение, настигшее его за мгновение до того, как он уничтожил бы Максима.
— Придется убивать, и опять всё по военному времени. Мир никогда не наступит. Будут вечно только враги и не враги, даже тут, в моем Крае. И врагов намного больше. Кто у меня из друзей?.. Мои — и то враги, понимаешь? Я должен убить их, чтобы меня никто не останавливал. В доме надо сделать крепость, куда никто чужой не войдет. Им там не место, они тоже должны исчезнуть. И вот я в бреду шастаю по дому и убиваю их: Галину, Полю, Петровича, Максима, тебя — всех, кто есть в доме, кроме пса. Даже кур. Потом выхожу и бросаюсь в огонь. Другого бы он сжег, но я выдерживаю. Меня уже обожгло раньше, мне больше не больно, я умираю без боли и чувствую только ненависть. А потом моя душа перетекает вот — в него, — он показал на пса, — и уходит куда-то.
Стрельцов погладил Борьку. Тот глядел на людей и сознавал скудным песьим умом, что те ведут большой разговор, в котором и он принимает участие.
— Помоги мне этого не допустить, — вдруг попросил Кузьма, сжимая кисть Стрельцова. Они смотрели в глаза друг другу. Что-то вполне человеческое еще удерживало командира на этом свете.
— Это Вальхалла, Кузьма, — пояснил Стрельцов, — всем великим воинам туда дорога. Можно только отсрочить.
— Чего-чего это? — смутился Кузьма.
— Загробное пристанище воинов. Всем суждено туда попадать после смерти. Видимо, тебя туда перенесет Борька. Это называется валькирия. Может принять любой облик. Это скандинавская мифология.
— Но я бы не хотел до этого доводить, — Кузьма потупил взгляд. — Дочка моя…
— Да не убьешь ты никого, прекрати! — Стрельцов высвободил руку.
— Откуда тебе знать? Если я чую ярость и ненависть в себе, если они текут во мне вместо крови. Ты единственный, кто видел…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу