Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Ветками?

— Ну да. На ветке обязательно должны были быть живые листочки — зимой возили на самолете из берлинской оранжереи. Сначала их заряжали врилем во время… спецпроцедур. А потом они этими ветками что-то такое по стене чертили.

— А почему вы говорите, что офицеры висели? В каком смысле?

— В прямом. Их подвешивали к потолку в специальных корсетах — было такое впечатление, что они спят. Или впали в какой-то ступор. Они даже не могли ничего нормально держать — ветки привязывали к их рукам. Выглядело одновременно смешно и страшно.

— Они как-нибудь комментировали происходящее?

— Нет, — говорит старичок. — Я был самым младшим по званию.

— Но вы ведь как-то объясняли это сами для себя?

Курт З. кивает.

— Я думал, что это связано с защитой от воздушных налетов, — говорит он. — Эта стена с огоньками… Почти такую же показывали в «Дойче Вохеншау» [11] пропагандистский киножурнал военных лет. , когда рассказывали о централизованной системе противовоздушной обороны. Там тоже были офицеры у стены, и еще девочки что-то набивали на клавиатурах… Я тогда в основном на девочек глядел. Я же говорю, я был совсем мальчишка.

Голгофский чувствует, что Курт З. не врет — но интересуется на всякий случай, как можно защититься от воздушных налетов дубовой веткой.

— Ну я не считал, конечно, что они на самом деле защищают Рейх. Я думал, они втирают очки начальству. Гиммлер же верил в магию, колдовство… Этим пользовались те, кто не хотел идти на фронт.

Голгофский спрашивает, не присутствовал ли Курт З. при каких-то разговорах своего начальства.

— Да, — отвечает старичок, — они частенько пили прямо в той комнате, где священнодействовали. Спорили, ругались. Иногда мне приходилось пить вместе с ними — и я кое-что слышал. Но ничего, абсолютно ничего не понимал. Поэтому, наверное, они меня и не стеснялись.

— О чем они говорили?

— Да как все в Германии. Что война проиграна и теперь на немцев повесят всех кошек и собак. А виноват фюрер со своей латентной англоманией.

— Это понятно, — перебивает Голгофский, — а что они рассказывали про свою работу?

Курт З. закатывает к потолку глаза, вспоминая.

— Да несли обычный нацистский бред. Говорили, что готовят какие-то письмена для будущих поколений. Что письмена эти будут скрыты после поражения целых сто лет. Германия в это время будет унижена — народ-хозяин будет изображать из себя… э-э-э… они формулировали грубо, я повторить не могу, но если сказать по-современному — эколога-гомосексуалиста с нечеткой расовой принадлежностью, у которого на рту висит большой замок. Но вот потом, потом…

Голгофскому кажется, что в глазах Курта З. мелькает какой-то зловещий огонек.

— Через сто лет, — продолжает тот, — когда под гуманитарные разговорчики немцы снова вооружатся и сбросят с себя ярмо стыда, письмена «Аненербе» станут видны, и народ-хозяин опять воспримет их в свое сердце. И вот тогда начнется третий, последний поход… Великий поход…

Тут от страха зеленеет уже сам Голгофский.

— А почему эти письмена станут видны через сто лет?

Курт З. пожимает плечами.

— Запалы ждут в земле, — отвечает он. — Или не в земле, а в почве. Иногда они упоминали про ключи, иногда про запалы. Народу предъявят какие-то ключи, и немцы все увидят прямо в небе. Я же говорю, они к концу войны посходили с ума. Все потом приняли яд. Вслед за нашим бедным фюрером, гори он в аду… Хотели отравить и меня, но я убежал.

Становится ясно, что Курт З. сказал все — прессовать его дальше бесполезно.

Голгофский уезжает в Осло. Через день, уже собираясь в Москву, он решает перезвонить своему информатору, чтобы задать еще пару вопросов про «Аненербе» — но на том конце провода отвечает незнакомый голос. Это какой-то социальный служащий. Курт З., увы, не может подойти. Он скончался.

Голгофский лезет в интернет — и находит новость о самоубийстве немецкого пенсионера: повесился в ванной на шарфике. Ну да, понимаем.

Курт З. совсем не походил на человека, готового умереть по своей воле… Голгофский чувствует, что вплотную приблизился к важной тайне, и опасность теперь висит над ним самим. Он успокаивается только тогда, когда самолет отрывается от земли.

Черноморский след оказывается даже интересней норвежского.

Альбина Жук — редкое имя. Возможно, думает Голгофский, девушка с фотографии еще жива… Примерно неделя уходит на поиски (Голгофский не уточняет своих методов, но мы полагаем, что он опять пользуется доступом к базам спецслужб).