Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

«Что есть «сон Разума»? Спит здесь отнюдь не Разум. Наоборот, это сон, полностью посвященный Разуму, отданный Ему и названный по Его имени. Засыпает сам адепт, и физическое бесчувствие дает ему возможность вступить с Разумом в гораздо более интенсивный контакт, чем позволил бы один-единственный дрон-летун… Видимо, темная тень-простыня, коммутирующая каждого из нас с Разумом, получает подкрепление…»

Голгофский находит доказательство на офорте Гойи.

«Мы видим, что летунов вокруг спящего целая туча. Скорей всего, они на время покидают других людей, спящих по соседству (вот для кого действительно ненадолго наступает «сон Разума» в первом смысле), и собираются вокруг впавшего в транс адепта, чтобы дать ему дополнительную энергию, необходимую для результативных манипуляций с ноосферой…»

На офорте Гойи, однако, нет никаких монстров — только спящий адепт и служащие ему архонты, символически представленные знакомыми элементами фауны.

Так что же за чудовищ порождает этот сон? Вспышка откровения — и Голгофский отвечает сам себе:

«У Гойи все названо своими именами. Сон Разума порождает химер. Это изображение в символической форме указывает на технику создания ноосферных инсталляций, принятую у посвященных в мистерии Разума…»

Но почему все-таки Гойя не изобразил обещанных чудищ?

Голгофский понимает и это.

«Увы, мы, люди иного века, воспринимаем этот рисунок несколько иначе, чем современники. В те времена монстров не надо было рисовать. Мысленным взором химеру революции видели перед собой все, в любую минуту любого дня — особенно потрясенная европейская аристократия, среди которой жил и творил Гойя. Но химеру, увы, так же сложно нарисовать, как просто ощутить — и покориться ей…»

Ослепительная ночь.

На следующий день Голгофский рассказывает Дави о своем инсайте, о «Полях времени» и о древнеегипетских сновидческих практиках.

— «Сон Разума» имеет ту же природу, ведь так?

Дави впечатлен. Теперь он не связан обязательствами и может рассказать все, что знает о методах создания химер.

— Конкретная техника могла меняться от ложи к ложе, — говорит он, — но общий ее принцип среди адептов Разума оставался тем же. Сначала Разуму приносилась жертва. Это мог быть черный козел или черный петух…

— Почему непременно черный?

— Предпочтение этой масти, видимо, пришло из средневековых колдовских ритуалов. Но это могло быть любое животное какой угодно раскраски — и, разумеется, человек. Самое интересное, что смерть жертвы не была обязательной. Я позволю себе обратиться к теме, которую знаю лучше всего…

Дави кивает на бюст де Сада, стоящий на каминной полке.

— Маркиз де Сад был много кем, но не убийцей. Сегодня мы назвали бы его исследователем-экспериментатором, пытающимся использовать энергию физического страдания. Вы упоминали о татуировках ноосферы — в этом де Сад добился заметного успеха. Его имя вытатуировано в нашей памяти навсегда.

Дави с воодушевлением рассказывает о мятежном маркизе. Голгофский снова делает пометки на салфетке, взятой с буфета. Видимо, дорожа этим touche parisienne [7] парижским прикосновением. , Голгофский воспроизводит в романе свой салфеточный конспект целиком:

«Какими в точности были оккультные практики де Сада, сегодня можно только догадываться. Но интересно сообщение одного источника, что в 1772 году маркиз нанял трех девиц легкого поведения для флагелляции и анала — и приучил девушек откликаться на странные по тому времени клички. Дебелая и большегрудая звалась «Либерте», брюнетка с мелкими чертами лица — «Эгалите», а мужеподобная северянка с русой косой — «Фратерните». Отсюда, вероятно, и пошли французские «Свобода, Равенство и Братство» — к началу революции они были уже прочно запечатлены в духовном пространстве и только ждали триггерного события…»

Когда Дави употребляет выражение «триггерное событие» вслед за Бонье, Голгофский понимает, что оба принадлежат к одной ложе и разделяют общую инициацию. Он конспектирует дальше:

«Опыты де Сада, как мы знаем, были быстро и решительно пресечены — у него были могущественные покровители, но даже они не помогли, когда вмешался Бонапарт, тоже ярый адепт Разума (крайне важного помощника для любого амбициозного артиллериста). Похоже, Разум предпочел традиционные жертвоприношения мелкого домашнего скота живой человеческой боли… Бонапарт и де Сад, как видно, встречались не только у каминной полки в квартире Дави…»