Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Так что же, — спрашивает Голгофский, — по-вашему, Разум скорее не летун, а кошка?

Монах кивает.

— Но это не та кошка, которую приручили мы, — говорит он. — Это кошка, приручившая нас. Разум — это не наш враг. И не наш друг. Это…

Монах замолкает на полуслове.

Голгофский делает вид, будто понимает, что определение скрыто в самом молчании, содержащем в себе все возможные слова, а также их отсутствие. Монах делает вид, что удовлетворен такой реакцией, и Голгофский прощается.

Последующие парижские дни Голгофского заняты попытками достойным образом заполнить оставленную молчанием монаха смысловую лакуну: он подыскивает более современное объяснение понятий «летун» и «архонт».

Некоторые из его мыслей интересны, как, например, этот навеянный общением с англичанином пассаж:

«Летун — это своего рода дрон, подключающий нас к новому богу человечества, Разуму. Этот бог может сделать нас чем угодно (конечно, лишь во временно́й иллюзии, но такова сфера всех богов). Хочется сказать, «сделать по нашему заказу», но прелесть ситуации в том, что никакого другого заказчика и никакой другой сути, кроме Разума, в нас нет. Так что Разум с нашей помощью услаждает сам себя: человек для него просто грешная рабочая рука».

Человек, пишет Голгофский, это биологическая платформа, которую захватил Разум, вытеснив всех прежних богов-арендаторов двухкамерного мозга («devils of unreason», как сочно назвал их Альфред Хичкок в фильме «Spellbound»). «Оккупировал», сказал бы удолбанный мексиканский колдун; «благословил своим божественным присутствием», возразил бы революционный палач конца восемнадцатого века.

Истина посередине? Истина нигде. Так, во всяком случае, Голгофский понял молчание монаха.

Голгофский начинает скучать — от умственной аскезы его тянет к искристой европейской культуре. Он забредает к известной парижской гадалке на картах Таро (она же профессор философии и филологии, ученица Жака Дерриды и депутат-трансвестит), чтобы узнать, как будет развиваться это странное расследование. Гадалка долгое время изучает разложенные на столе карты, хмурится — и в конце концов говорит:

— Весьма редкий спред. Если проинтерпретировать всю явленную здесь символику и сжать ее в краткий ответ… Примерно так: под женским крестцом для вас откроется тайный раздвоенный ход, который дважды приведет вас к истине… Да, именно раздвоенный. Возможных смыслов здесь, конечно, целое море. А то и два…

Голгофский вспоминает лионских путан в желтых жилетах и вздыхает — спасибо, что не три. Он собирается назад в Москву, но тут ему приходит электронная почта от уже подзабытого им Жерара Бонье.

Бонье передает привет от Натали и сдержанно извиняется за неудачное окончание памятного вечера в Лионе.

«Как говорят новейшие философы, наша свобода имеет пределы — она кончается там, где начинается чужая придурь».

Он добавляет, что возвращался в своих мыслях к ночному разговору с Голгофским и хочет теперь направить его поиски.

«Вы сейчас в Париже. Попробуйте лично пообщаться с Антуаном Дави, экспертом по де Саду и европейской культуре восемнадцатого века. По секрету намекну, что он специалист не только по культуре, но и по многому другому. Если вы хотите услышать от него что-то интересное и новое, вы должны говорить с ним лично — электронным посредникам он не доверяет… Я уже связался с ним, расхвалил вас как величайшего из ныне живущих русских историков и одновременно брата-каменщика, стоящего в самом начале пути. Он готов вас принять… На всякий случай хочу вас предупредить — общаясь с Дави, не вздумайте шутить на тему маленького члена: он крайне болезненно реагирует на подобное».

«Дави — отличная фамилия для садоведа, — иронизирует Голгофский. — Жаль, что французам этого не понять».

Дави живет в центре Парижа; его квартиру, по преданию, когда-то посещал сам Наполеон еще в свою бытность простым генералом. Это мощный старик с несколько хипстерскими ухватками: его ноутбук стоит на ободранной зеленой двери, положенной на два высоких табурета.

В рабочей комнате Дави — старинный камин, обрамленный двумя колоннами («по воспоминаниям современников, Наполеон долго стоял вот прямо здесь, опираясь на мраморную полку, и глядел на часы в виде бронзового черепа…»). Камин, впрочем, не работает — перестройки и реновации давным-давно перекрыли дымоход. Полка, на которую опирался Наполеон, до сих пор здесь — теперь на ней стоит бюст де Сада в лавровом венке.