Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— А такие импринты делали исключительно в Египте?

— Ну почему. В Вавилоне тоже. Пример вавилонской татуировки — это шестьдесят секунд в нашей минуте и те триста шестьдесят градусов, на которые мы всегда можем пойти.

— А другие культуры?

— Есть и другие. Вот хотя бы тот нравственный закон внутри нас, который так поражал Канта. Он вытатуирован в нашем бессознательном еще во времена Атлантиды и имеет ту же природу, что «Поля времени». Только он намного прочнее.

— А более поздние эпохи…

— Я занимаюсь древностями, — говорит Солкинд. — Гомер для меня уже нью-эйдж — обо всем, что было после, вам лучше побеседовать с другими. Но истоки подобных практик уходят очень далеко в прошлое. Изумительнее всего именно стойкость архаичных ноо-импринтов, сохраняющихся уже много тысячелетий. Мало того, чем они старше, тем отчетливей проступают в устремленном на них уме. Это как со старинными красками — мастера знали особую технологию, и пигмент сохранялся тысячелетиями. Секрет с тех пор утерян, конечно.

Солкинд поднимает глаза на гостя.

— Но почему это интересно вам? Вы же специалист по масонам.

— Масоны и оккультисты возводят свою генеалогию к древнему Египту. Я надеюсь таким образом понять…

Солкинд усмехается.

— Вы хоть представляете, насколько древен Египет? Свою генеалогию возводили к Египту еще мистики императорского Рима — примерно с теми же основаниями, что и нынешние масоны. Достаточно глянуть на мелкие фоновые виньетки росписи «Виллы Мистерий» под Помпеями. Особенно в коридорах. Вы ведь там были?

Голгофский кивает.

— Такими же кавайными египтизмами мог бы разукрасить себя какой-нибудь парижский салон для столоверчения в эпоху Наполеона Третьего, — презрительно продолжает Солкинд. — Калигула, вскоре после которого «Вилла Мистерий» подверглась… хм, консервации — ездил в Египет любоваться древностями примерно как де Голль или Хрущев.

— Вы знаете что-нибудь о технике создания ноосферных импринтов? — спрашивает Голгофский.

Солкинд глядит на часы.

— Видите ли, — отвечает он, — это долгий и серьезный разговор. А я жду бетонщиков. Нормальных бетонщиков. Приходите завтра утром ко мне в офис. Я вам кое-что покажу…

Голгофский размышляет всю ночь.

Ему уже понятно, что ноосферные импринты — это то же самое, что Магнус Марголин называл гаргойлями и химерами. Солкинд и Марголин были близкими знакомыми Изюмина; видно, что генерал проявлял к теме большой интерес.

Быть может, случившееся с ним несчастье как-то с этим связано?

Голгофский опять вспоминает последний жест генерала: крыша домика, крылышки, что-то вверху. Может быть, Изюмина посетило религиозное умиление, и он хотел сказать, что наш настоящий дом в небесах, куда мы вознесемся? Возможно, это было чем-то вроде последних слов Ганди: «Наконец свободен…»

С другой стороны, Солкинд говорил, что генерала не слишком интересовали вопросы вечности…

Чем вообще занимался Изюмин в своих спецслужбах? Не разобравшись с этим, будет сложно понять все остальное, решает Голгофский. Но как это выяснить?

Он едет в институт к Солкинду.

Египтолог ждет его в своем кабинете; вместо окон там — вмонтированные в стену компьютерные панели, транслирующие вид на Долину Царей. В Москве утро; в Долине Царей тоже — видимо, крутится запись.

Голгофский понимает, почему здесь нет окон — кабинет ученого напоминает не то музейный зал, не то камеру сокровищ из неразграбленной гробницы. Здесь статуи, барельефы, защищенные стеклами фрагменты древних папирусов… Все требует особого микроклимата: воздух с улицы может оказаться губительным для собранных здесь редкостей.

Солкинд берет бутылку «Ессентуков № 17» и выливает ее на покрытую золотыми иероглифами черную статуэтку. Вода стекает в полое нутро постамента; Солкинд открывает бронзовый краник и наполняет водой два стаканчика.

— Хорошо чистит печень и почки, — говорит он.

Голгофский пьет воду. Она ничем не примечательна на вкус — обычная кавказская минералка. Солкинд объясняет, что дело в магической силе покрывающих статуэтку иероглифов: она переходит в воду.

— В древнем Египте на подобном принципе работали целые водолечебницы и санатории, — говорит он. — Ну а если вы в это не верите, пейте просто «Ессентуки». Тоже полезно. Но не так.

Голгофский понимает, что попал в особое измерение — и ни с чем не спорит. Вслед за хозяином он простирается перед статуей Амона, затем сдержанно кланяется диску Атона. Они садятся в резные деревянные кресла — и Солкинд начинает свой рассказ.