Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Но как-то эти гаргойли ведь создаются?

— Насколько я понимаю, — отвечает Марголин, — это действие является для божественного плана простейшим из возможных. Духовное существо как бы проецирует себя на человеческую плоскость, в известном смысле становится человеком… Имеется в виду, конечно, не телесная, а эмоционально-волевая, если угодно, «сердечная» форма человеческого. Эдакий ангельский отпечаток, горящий сильным и ясным чувством. Сведенборг ведь не зря говорил, что Небеса имеют форму человека. Они не то чтобы имеют эту форму сами по себе — но мы не можем увидеть их никак иначе, и в этом смысл мистерии Христа. Теоретически любой из нас может пережить встречу с чем-то подобным во сне или наяву. Но в наше время это чаще происходит со святыми — или великими грешниками.

— Хорошо, — говорит Голгофский, — с гаргойлями примерно ясно. А химера?

— Химера… Это нечто такое, что выдает себя за гаргойль.

Голгофский не понимает, и Марголин приводит пример из Средневековья.

Европейский нобиль, отягченный утренним похмельем, радикулитом и венериной язвой, выходит из часовни во двор замка после утренней службы. Его сердце растрогано; все самое лучшее и светлое, что в нем было, заполнило душу; в ушах еще звучат ангельские голоса певчих…

И вдруг нобилю представляется, как он подхватывает своим сильным плечом пылающий Господень крест, садится на коня — и превращается в воина. Огонь святой веры перекидывается с креста на его тело и мгновенно сжигает весь накопленный грех, все болячки, язвы и пятна позора… Сгорает тень — остается лишь свет. Он видит себя на коне, скачущим в атаку, в искупительное пламя битвы — а с поля боя ввысь поднимается подобная рассвету дорога, по которой воины Святого престола восходят на небеса прямо в конном строю…

Химера (а крестовые походы, уверяет Марголин, были спровоцированы именно ими) в своем действии пытается выдать себя за светлое откровение. Это как бы дверь в залитое сиянием пространство, которая распахивается перед человеком, показывает ему, как темно у него в душе — и захлопывается вновь, оставляя перед ним тонкую щелочку света и надежды. Человек понимает, где эта дверь — и верит, что может открыть ее, пустив живительный луч в свое сердце. Теперь у него есть мотивация и цель.

Созерцание гаргойлей в древности, в первые века христианства и в раннем Средневековье было обычным делом — их видели практически все. Эти опыты даже не считались чем-то необычным. Духовная сущность могла показать себя десятку христиан, выходящих на арену цирка, или одной-единственной девственнице из Орлеана. Она могла явиться множеству свидетелей один раз или поселиться в отдельно взятой голове, как в скворечнике.

Наверное, не будет большим преувеличением сказать, что вся ранняя история — это история погони людей за являющимися им знамениями.

— Но вот, — говорит Марголин, — приблизительно на рубеже Средних веков и Возрождения наступает эпоха, когда по какой-то причине небеса словно охладевают к человеку — и перестают посылать ему своих вестников… Скажите, вы ощущаете темную зону богооставленности, в которую вступило человечество?

Голгофский неуверенно кивает.

— Как вы ее толкуете?

Голгофский хмурится. Он понимает, о чем говорит пастор, но не вполне согласен с эпитетом «темная зона» и считает, что этому феномену можно дать естественнонаучное объяснение.

Он излагает Марголину теорию о «двухпалатном мозге»: у ветхого человека, считают некоторые ученые, одна часть мозга как бы изрекала команды, а другая их слушала, и эти внутренние голоса казались героям древнейших эпосов приказаниями богов. Приказания не обсуждались. Они выполнялись.

Развитие и усложнение мозга привело к тому, что «голоса богов» постепенно стихли, сменившись обычным внутренним диалогом. Но та часть мозга, которая слушала, еще сохраняет свои функции — и именно к ней, предполагает Голгофский, и взывают различного рода откровения.

Марголин кивает — он хорошо понимает, о чем речь.

— Но почему тогда небесные откровения идут на спад именно с конца Средневековья? — спрашивает он. — В том ли дело, что падение человечества заставило богов охладеть к своему земному эксперименту? Или произошел очередной качественный скачок в развитии мозга, научившегося закрываться от небесных велений?

Голгофский отвечает, что в подобных смутных вопросах выбор объяснения — дело вкуса и веры. Каждому человеку кажется, что именно он угадывает истину.