Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— Почему вы так решили?

— Модель органа — ваш подарок Изюмину? Орган — это ведь тоже готика. Я подумал, что соседство с химерами не простое совпадение…

— Да, — говорит Марголин, — я много рассказывал Изюмину о химерах. Но он ни во что до конца не верил. Наверное, запрещало материалистическое мировоззрение.

Марголин испытующе глядит на собеседника.

— Вообще-то о символическом смысле химер знают многие. Например, члены оккультных лож. Но эта информация оберегается. Вы, молодой человек, хотите все это напечатать?

Голгофский далеко не молод, но не обижается на такое обращение. Он уверяет, что напечатает только разрешенное Марголиным.

— Ну что же, — вздыхает Марголин, — какой смысл уносить тайну в могилу. Вы слышали про Сведенборга?

Голгофский кивает.

— А про Даниила Андреева?

Голгофский кивает опять.

— Идемте-ка в наш собор.

Кирпичная готика собора не предполагает настоящих химер — но в комнате Марголина коллекция их фотографий и даже моделей. Видно, что он в теме. Прохаживаясь мимо своих игрушечных монстров, он читает Голгофскому длинную лекцию.

Услышанное так поражает Голгофского, что он остается в Калининграде на неделю и несколько раз встречается с пастором для уточняющих расспросов. Они с Марголиным гуляют по городу, пьют из традиционных пивных кружек третью «Балтику» — и говорят, говорят, говорят…

Этим беседам посвящен значительный объем текста. Голгофский воспроизводит все разговоры с Марголиным дословно, с многочисленными отступлениями и повторами — мы же попробуем передать их общий смысл кратко, приводя прямую речь героев лишь для того, чтобы сохранить ощущение беседы.

Итак, что же узнал Голгофский за эти балтийские дни?

Еще Сведенборг и Даниил Андреев (первый скорее по касательной, второй прямым текстом) указывали, что некоторым феноменам сознания, известным как «общественное мнение», «новые веяния», «Zeitgeist», «гул времени» — соответствуют незримые и бестелесные в обыденном смысле сущности, которые проявляют себя в нашей жизни именно через то, что ветер времени начинает гудеть по-новому и наполняет открытые ему души незнакомым прежде смыслом.

Это и есть знаменитый дух эпохи — или, как церковно шутит Марголин, «не дух, но духи, ибо имя им легион».

Описать эти сущности и просто и сложно: их нельзя поймать или локализировать в пространстве, и в то же время функционеры СМИ и так называемого «общественного мнения» видят их с полной отчетливостью каждый раз, когда открывают рот.

— Здесь надо сделать важную оговорку, — поясняет Марголин, — не то чтобы подобная сущность была каким-то привидением, которое сидит за обоями в четвертом измерении и вдувает оттуда в дольний мир мнения и суждения через специальную трубочку… Нет — сами эти суждения и мнения, возникающие в сотнях и тысячах никак не связанных друг с другом умов, складываются в эту сущность. Или, что то же самое, сущность распадается на них.

— Из чего она сделана? — спрашивает Голгофский.

Марголин машет руками.

— Из вдохновений и надежд, ужасов и отчаянья, страха одних и ликования других. Она одновременно окрыляет и подчиняет, душит и дает дышать…

Правители человечества («не рыжие клоуны, мелькающие в корпоративных СМИ в окружении активисток с голыми сисями, а невидимые и могучие архитекторы миропорядка») с давних времен используют и даже создают подобные сущности. Их называют гаргойлями и химерами …

Во время этого ключевого разговора Голгофский и Марголин гуляют по берегу моря.

— Гаргойль? — переспрашивает Голгофский, вглядываясь в хмурую балтийскую даль. — Это, кажется, что-то архитектурное?

Марголин кивает.

Слова «гаргойль» и «химера» в архитектурном и культурологическом контексте часто замещают друг друга и означают вроде бы одно и то же — каменного монстра на крыше готического собора (нашему искушенному современнику сразу понятно, зачем он там — чтобы было готично).

Во вселенной консольных игр и фэнтези эти два слова тоже буйно и весьма прибыльно колосятся в обнимку: «gorgoyle» и «chimera» — это чудовища, которые ежедневно атакуют тысячеликого героя на его трехактовом пути к кассе.

— В этой терминологической путанице, — говорит Марголин, — полезно разобраться, так как собака зарыта именно здесь. «Гаргойль» — это не каменный монстр на крыше собора. Это, прежде всего, водосточный желоб — действительно оформленный в виде чудища крайне причудливой формы. С неба льется вода; собираясь в поток, она проходит через разинутую пасть гаргойли и изливается на землю. Этимологически слово восходит к латинскому «gargula», означающему то же, что наше «горло».