Алексей Баев - Введение в человечность [СИ]

Когда я в лабораторию попал, она уже в упадке была. Тычков ребят гонял мебель таскать, снег чистить, за водкой для себя. Да куда угодно, только не по работе непосредственной. Ну, они и начали его тихонько ненавидеть. Боялись, правда, чувствовали, что завлаб злопамятным становится, кабы не натворил гадостей каких. Поэтому неожиданное избавление от ставшего обузой Макарыча восприняли как манну небесную, хоть и на вкус прогорьклую. Меня единственного, наверное, из нас троих совесть особо не мучила. Я ж не знал тогда этой грустной истории. Но, с другой стороны, нельзя человека любить за одно лишь его славное прошлое и былые добрые дела. Тем более, что гадостями и пакостями дела эти покрылись точно пуленепробиваемым брезентом, если таковой где-то имеется. Все с участью шефа смирились. Давно, надо отметить, готовы к подобному повороту были и знали, что если не психушка, то наркологическое отделение по Макарычу сильно скучает. В общем, коллективная депрессия в затяжную стадию войти не успела.

Лев Макарович, попав в психбольницу с диагнозом «белая горячка», понял свое положение сразу, как только протрезвел. И решил с ним — этим самым положением — начать бороться. Прежде всего, надо было себя менять. Для начала — пить приказал себе завязать совсем и бесповоротно, даже обещание на листочке написал. На вопросы врача о явлении говорящей колбасы посмеивался, мол, чего в угаре не привидится и что только в состоянии алкогольного опьянении не почудится. Короче, стал в клинике примерным пациентом, и его через минимальный срок — сорок пять суток — выписали. Естественно, в институт Тычкова обратно не взяли. Да он и не просился, понимал все прекрасно. Зашел однажды в лабораторию в конце рабочего дня, когда одна Наталья там сидела, взял из сейфа свою диссертацию, да и свалил в неизвестном направлении, напоследок больно ущипнув лаборантку за руку. Наташка на следующий день нам рассказывала, так никто ей не поверил. Знать, твердо решил бывший завлаб жизнь свою изменить, коль с женщинами заигрывать начал.

А через полгода, когда я уже в лаборатории числился, Николай передал со слов академика нашего, что Тычкова взяли на работу в министерство. Эвона где выплыл, в самой Москве, в нашем главке! Мелкой сошкой, конечно, но все-таки. Кто бы мог подумать? Еще через пару месяцев слух дошел, что Лев Макарович докторскую защитил и к министру в замы по науке попал, но никто тогда этому не поверил, настолько нелепой информация показалась. И снова, ни слуху — ни духу.

Теперь же — на тебе, как гром среди ясного неба! Академика давно на пенсию отправить грозились, поэтому новость фурора не произвела. Но тот факт, что в его кресло усядется бывшее посмешище всего института, ветеран дурдома, которому колбаса говорящая мерещилась, а ныне доктор наук Лев Макарович Тычков, вдохновения среди научных работников не вызвал. Все, особенно начальнички, ходили по учреждению, как головой в воду опущенные. Понимали, что время репрессий надвигается. И каждый, кто гадость в свое время Макарычу сделал, поступок свой, должно быть, припомнил, испугался.

Николай мой тоже целую неделю был сам не свой. Все из рук валилось, огрызался, на нас кричал не по делу. Извинялся потом, правда. Мы не обижались, понимали, что основной удар на его голову придется. Хотя, за что, собственно? За то, что место шефа занял? За то, что зятем академика, хоть и неофициальным пока, стал? Но это же глупо. А вдруг не так страшен черт, как его малюют? Ведь слыл когда-то Тычков человеком очень неплохим. Может, должность солидную получив, снова станет деятельным и про дрязги былые не вспомнит? Слабая надежда оставалась, конечно, но твердой веры не было.

С Натальей мы продолжали работать вместе, хотя и разошлись. Договорились месяцок-другой пожить раздельно, обдумать все, как следует и горячку раньше времени не пороть. Наташка ушла к себе в общагу, я остался в квартире. Предлагал наоборот, но она не согласилась, сослалась на то, что квартира-то все-таки Колина, а тот свою жилплощадь мне оставил. На том и порешили. Вещи делить не стали, вдруг еще все наладится. Таскай этот хлам туда-обратно. В лаборатории общались нормально, но как-то по-деловому, сухо, без былой теплоты. Я пытался несколько раз знаки внимания оказывать, но она то ли не замечала, то ли замечать вовсе не хотела. В общем, отступился. Думал, чего, мол, надоедать человеку? Решили в своих чувствах и желаниях разобраться — надо разбираться, и нечего друг к дружке приставать. Ведь, верно?