Анна Матвеева - Птичий рынок

Жильцы нашего дома по-разному относятся к этим всенощным бдениям. Кого-то убаюкивает монотонное “господи, помилуй” из-за решетки вентиляции. Кого-то бодрит. Очень радуются затраханные кредитами бюджетники, которые сами не успевают позаботиться о спасении души, но тоже хотят жить после смерти. Для них соседкины речитативы – мед в уши, бальзам на сердце и ангельский рок-н-ролл.

А других, наоборот, корежит. Сильно страдают люди с нечистой совестью, всякие нервные либералы, которые ругают бедную женщину “фанатичкой”, бьются об стену в припадке бессонной истерики и утверждают, что жить “в этой стране” стало невозможно.

Но усердная молитвенница презирает внешние раздражители и всегда без запинки отчитывает тысячи просьб о своем помиловании. Под утро она затихает, умирая для мира до следующей ночи.

Ее персональные данные никому в нашем доме не известны. Любопытные женщины из второго подъезда регулярно сканируют амбразуру почтового ящика отшельницы, но за годы слежки сумели разжиться только жалкими крохами информации. Фамилия да инициалы – Шмидт Е.Е. – вот и весь улов. Много ли узнаешь о человеке из жировок за квартиру и газ? В ящике “Для писем и газет”, по старинке висящем на двери в квартиру Шмидт, никогда не бывает ни того, ни другого. Никакой пищи для размышлений. Ноль калорий.

Поэтому умирающие от любопытства соседки тренируют фантазию. Курят на лавочке у подъезда, перебирая смертные грехи. Больше всего им нравится “не прелюбодействуй”, они прикидывают, что загадочная бабка не всегда была старой перечницей и запросто могла подгулять с женатым мужчиной во времена борьбы с космополитами, а он как раз и был из этих – еврей среднего звена, начальник цеха, или типа того. В результате внебрачной связи родился мальчик, безотцовщина, потому что он ее бросил – этот завцеха – все они такие, и тогда она со злости написала на него донос в КГБ, и еврея с удовольствием расстреляли, а его законная жена в ответку отравила незаконнорожденного, потому что работала врачом в детском садике и запросто могла подсыпать мальчику яду в компот. Точно, девочки, это похоже на правду, что-то такое у нас в городе было… “убийцы в белых халатах”. А шмидтиха потом кончила ту врачиху, пырнула ножом или толкнула под трамвай. И получила десять лет или даже пятнадцать. С тех пор, отбыв наказание, молится о своем преступлении и невинно загубленных душах. Как-то так.

Хорошая история. Кто скажет, что такого не могло быть? И не такое бывало. Жизнь только и делает что удивляет нас поворотами сюжета. Кажется, в две тысячи четырнадцатом в нашем же втором подъезде у одной женщины открылся третий глаз. Как-то утром она пошла в магазин, и там ей стало плохо. Вызвали “скорую” – думали, гипертонический криз. А оказалось, что она просто увидела, из чего сделаны продукты питания, магазин, конечно, был сетевой, для затраханных бюджетников, которые всегда ищут желтые ценники и покупают белорусский пармезан. Бедная женщина с третьим глазом долго не протянула в нашей суровой действительности – к осени прибралась, но перед смертью шепнула, что на наш дом в ближайшем будущем обрушатся несчастия. Так оно и случилось.

Потому что, в отличие от экстрасенсов, мы видим только маленькую верхушку айсберга жизни и боимся признать, что в основе своей жизнь – это хтонь.

Доказательство явилось в квартиру Е.Е.Шмидт ранним утром хорошего летнего дня, в начале шестого часа, когда весь дом подскочил как ужаленный, от крика из-за стены: на помощь! милиция! Дедуктивные соседки немедленно вызвали службу спасения, предчувствуя момент истины и срывания масок.

Вскоре картина происшествия была ими восстановлена до мельчайших деталей путем опроса покидающих квартиру Шмидт чуть живых от смеха сквозь слезы работников МЧС. Блоггеры нашего дома моментально расшарили в Сети эту историю, суть которой женская общественность резюмировала злорадно: поделом ей!

Там вот что случилось. На рассвете, уже на финише молитвенного марафона, Шмидт внезапно ощутила присутствие на своей жилплощади чего-то подвижного и чужого. Огонек в лампаде перед иконами затрепетал и погас, как будто его задули. Шмидт оглянулась на дверь, закрытую изнутри на защелку, она всегда так делала, входя в комнату или выходя из комнаты, как бы разделяя квартиру на зону своего присутствия и внешнюю пустоту. Обычный пунктик одиночества, старающегося держать всё под контролем. Но тем неуютнее одинокому, когда в его скорлупу пробирается странное, когда из пустоты, где не должно быть ничего, доносятся звуки загадочного происхождения, когда что-то, чмокая, шмякается об пол, словно уронили мокрую тряпку. Не чувствуя сил отмахнуться от странного, Шмидт встала с колен, подошла к двери, отделяющей комнату от коридора, и, затаив дыхание, отомкнула замок. Она сделала узкую щель, чтобы глядеть наружу одним глазом. Но ничего страшного не увидела. Знакомая, чисто выметенная пустота. Узоры кухонных занавесок, просвеченные лучами утреннего солнца, бесшумно колышутся на сером линолеуме. Щебечут во дворе птицы, шоркает ранней метлой жена дворника Сахидо, суфийского мистика. Летний мир благодатен и тих, как обычно, только в совмещенном санузле происходит непонятная жизнь. Шмидт приложила ухо к двери уборной, запертой снаружи на шпингалет, – и вот опять этот звук мокрой тряпки, волочащейся по полу. Что за чудеса? Что за незваный гость в такой ранний час? “Чертовщина!” – подумала Шмидт и, осенившись крестом, громко спросила запертую комнату: “Кто там?” Ответа не последовало, но возня внутри продолжалась.