Варвара Еналь - Птица и охотник [litres]

Саен глянул на Птицу, вздохнул, покачал головой. Потом вдруг всмотрелся в ее лицо, и глаза его потемнели. Что-то произошло, но девушка не поняла, что именно, пока на складки помятой туники не упали остатки серебряной сережки из ее носа. Несколько кусочков. Сидящий перед ней Еж вскрикнул, дотронулся до своей ноздри, из которой точно так же выпало серебряное колечко раба, и спросил:

– Что это такое?

– В Каньоне нет рабства. Отныне вы совершенно свободные люди и можете ехать на все четыре стороны. Вы не рабы. Но я бы не советовал вам возвращаться обратно в Линн, вряд ли вы найдете дорогу. Поезжайте со мной, у меня есть для вас предложение, как для совершенно свободных людей. Взвесь все, Птица, обдумай и после решай. Но что бы ты не решила, ты свободна. И ты, и Еж, и Травка. Парнишка и девочка еще слишком малы, им я предоставлю свой кров и покровительство. А ты должна принять решения добровольно. Воспользуешься моим гостеприимством, остановишься у меня дома?

Птица смотрела на Саена и не могла до конца понять то, что происходило. Опять только что выстроенное представление о действительности разлетелось на мелкие куски. Она, значит, не рабыня? И должна сама решать? Что решать?

– Ладно, поехали, – вдруг сказал Саен, и голос его стал твердым и немного злым, – я устал и хочу отдохнуть. Думаю, что и вы тоже.

Медленно и неуверенно Птица подняла руку и дотронулась до носа, до того места, где минуту назад висело небольшое серебряное колечко. Теперь осталась только крошечная дырочка в ноздре – знак пожизненного рабства. Ни один раб в Линне не может стать свободным, таковы правила. Раз однажды потерял собственную волю, значит, это навсегда. Значит, так и останешься до самой смерти чужой собственностью, и воля хозяина будет определять твои поступки, желания и даже мысли.

А теперь что? Теперь, выходит, Саен им не хозяин? А кто тогда? Что теперь делать в этих чужих землях, совсем одним, без помощи, без хозяев, без крыши над головой? Куда деваться? Саен пригласил ее погостить к себе?

Птица так растерялась, что перестала следить за лошадью. Прохладный, резкий ветер заставлял ежиться, и она вдруг подумала, что замерзает. Что фонари вокруг горят слишком ярко, а поросшие колючим кустарником склоны гор слишком близко нависают над мостом. Что небо слишком черное и слишком неприветливое.

Привычный мир рушился, но Еж, видимо, этого не понимал. Он все так же весело посвистывал и все так же восхищенно вертел головой. Его изумлял ровный фонарный свет, и ему не терпелось взглянуть на Каньон Дождей. Об этих местах Птица слышала совсем мало, только то, что это слишком далеко и добираться туда надо не один день.

Лошадка, на которой они с Ежом ехали, все так же цокала копытами, и так же бежали рядом хозяйские псы. Ничего не изменилось, кроме одного – Птица и Еж теперь не рабы, и в ноздре вместо серебряного колечка, говорящего о том, что они особенно ценная хозяйская собственность, только дырочка. Девушка не могла принять никаких решений, не могла ничего придумать. И, похоже, Саен на этом не настаивал.

Длинный пустынный мост закончился, и дикий свет фонарей остался за спиной. Широкая дорога ушла под уклон, пролегла ровной лентой, и по краям ее время от времени стали попадаться невысокие столбы с указателями. Выступили из мрака склоны гор, поросшие лиственным лесом, темные и угрюмые. И вдруг за очередным скалистым выступом показались яркие огни, веселые, многочисленные и уютные. Словно звездочки, они переливались на склонах, освещая сложенные из белого камня дома, построенные над обрывами арочные мосты и редкие шпили башен. Внизу затемнела река – дорога нырнула к ней и побежала рядом с беспокойной водой, отражавшей сияние огней.

От такого великолепия захватило дух и выветрило из головы все остатки мыслей. Птица открыла рот и таращилась по сторонам не хуже Ежа, пораженная величием и красотой Каньона Дождей. Все тут было по-другому, иначе, чем в Линне. Абсолютно все.

Улочек, как таковых, не было. Лишь подъемы-мосты, ведущие на ярусы-склоны гор, где каждый дом, каждый небольшой замок стоял обособленно. Ни жалких лачуг, ни убогих пристанищ, ни покосившихся лодочных сараев – ничего страшного, сирого и уродливого. Каждое строение, освещенное ярким светом, поражало своей красотой и совершенством. Покатые треугольные крыши, белые стены, широкие веранды. И множество лестниц, сбегающих прямо к реке. Белых, каменных лестниц, рядом с которыми росли абрикосы и кизил.