Варвара Еналь - Птица и охотник [litres]

– Ладно, пошли. Что будет на ужин?

– Хозяин сам готовит. А я полагал, что он заставит тебя. Как думаешь, он захочет, чтобы ты этой же ночью отдала ему свою любовь? – без всякого смущения спросил наглый Еж и с интересом уставился на Нок.

Девушка вздрогнула. Ее пальцы, держащие выстиранные вещи, задрожали. Кожа загорелась, а внутри все заледенело.

– Не твое дело, – сухо отрезала она и, подхватив ковыряющую землю Травку, решительно зашагала к костру.

Только не это! Только не любовные обязанности! Только не здесь – не на голой земле, не у костра рядом с человеческими костями! Совсем не так надеялась она расстаться с девственностью и познать тайну любовных игр и утех.

У жаркого огня ее встретил хозяин. Глянул неожиданно весело, блеснул черными глазами, покачал головой и негромко сказал себе под нос:

– Вот глупые. Садитесь и ешьте. Тут овощная похлебка с салом, немного фруктов и пара лепешек. Лепешки у меня выходят не очень хорошие, но что есть. Я тоже пойду, искупаюсь. Не кричите и не смейте отходить от костра, а то точно съедят вас химаи. Они любят таких пустоголовых, как вы. И ребенка накормите обязательно.

Хозяин еще раз покачал головой, поднялся. Скинул с себя рубаху, прихватил небольшой холщовый мешок и ушел к реке.

Похлебка пахла пряными травами, салом и костром. Оранжевые языки пламени согревали – Нок продрогла, пока купалась. Подпихнув Травку поближе к огню, чтобы она не замерзла, девушка принялась расчесывать волосы девочке. Та дергалась, кривила губы, но не произнесла ни слова. Удивленно смотрела на огонь, щурила глаза. Вот-вот сморит ее сон, и она уснет.

– Хотя бы Травка в эту ночь спала спокойно, – сказал Еж. Он громко сербал (хлебал), уминая похлебку, и уши у него смешно двигались. – А то раскричится, и химаи тут же появятся.

– Ты снова болтаешь? Гляди, доболтаешься, – сердито зыркнула на него Нок. Потом налила в глиняные миски себе и Травке похлебки, отломила кусок кривобокой, еще горячей лепешки.

– Слышишь? – вдруг сказал парнишка и перестал чавкать. – Птица кричит. По-моему, это маса. Посчитай, сколько раз она прокричала. Один, два…

– Замолчала уже. Не сосчитали, – поморщившись, ответила девушка и сунула в руки Травке миску с едой.

Та схватилась за ложку и принялась есть так быстро, как не ела никогда в своей жизни. Ничего себе, эта девочка, оказывается, умеет довольно хорошо работать ложкой…

– Вот, опять закричала, – встрепенулся Еж и принялся считать.

В темноте печальные короткие птичьи вскрики казались такими жалобными. Нок невольно прислушалась. Всмотрелась в ряды выступающих из темноты редких сосен и кизиловых деревьев.

– Шесть раз. Она шесть раз прокричала. Это не к добру. Если маса кричит ночью шесть раз, это точно не к добру. Так всегда говорила мама Мабуса, помнишь?

– А где тут вообще добро? Сидим Гусс его знает где, на страшной земле, рядом с химаями. Считаешь, что это добро? – фыркнула в ответ ему Нок. – Ничего себе добро. Добрее не бывает. Вот увидишь, ночь еще себя покажет. Или вот, она. – Девушка кивнула на Травку.

– А может, и нет. Может, это когда ворон шесть раз кричит, тогда точно не к добру. А маса – всего лишь ночной журавль, хорошая птица.

– Расскажи это себе. Сейчас придет хозяин и зарежет тебя на больших валунах. И оставит жертвой химаям, чтобы они нас пропустили. А меня – нет, потому что я – дорогая рабыня. За меня он дорого заплатил. А ты достался в довесок.

Еж нахмурился и сердито буркнул:

– Болтай-болтай, да следи за языком, женщина. Такими вещами не шутят.

– Я и не шучу. Зачем он тебя купил? Меня-то понятно зачем. А тебя?

– А зачем сейчас кормит? Зачем велел выкупаться? Пленных, которых хотят принести в жертву, всегда связывают. Так рассказывали моряки о тех, кого отдавали Гуссу во время шторма. Связывали руки и ноги и кидали в пропасть. А тут купают и кормят. И хорошо, между прочим. Вкусная похлебка получилась у хозяина.

– Кормят, чтобы ты жирнее был. А то сейчас больно тощий, химаям одни кости перепадут.

Еж изловчился и легко стукнул ногой Нок, после добавил:

– Дери тебя зменграхи, девка противная.

– Сейчас сам получишь, обормот. Вот только докормлю Травку.

Тишину ночи внезапно прервало тихое, едва слышное бормотание. Будто какое-то животное забрело в кусты и ворчливо жалуется на свою долю. Дети разом замолчали, стали оглядываться по сторонам.

– Началось, – широко раскрыв глаза, произнес Еж. – Вдруг хозяина уже съели? Ты же произнесешь свое заклинание, правда, Нок?