Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Стоит Пичуга, отмахивается от комара и примечает краем глаза: тень её, что маковицей перекинулась через огородные прясла, голову подняла. Помедлила тень и вспорхнула на жёрдочку чёрной совою. Повела Яся головой – тень как тень, лежит как лежала. Что за насыл?! Не хватало ещё свихнуться.

Приотвернулась Пичуга – сама косится в сторону прясел. Опять вспорхнула тень совою, на колышек уселась и давай крылом звать: иди, дескать, сюда – дело есть.

Ясе дурно сделалось: села она на ступеньку. А сова манит. Насилилась девка, поднялась, не чуя ног, пошла на зов. Перьястая же махнула крыльями, и… понесло её в сторону реки. Сама оглядывается: не отставай, дескать.

Идёт Яся, и такое у неё понятие о себе, точно успела она когда-то очутиться на том свете и нет нужды бояться, поскольку два раза никому ещё помирать не доводилось.

Вот и ладно.

Совушка за реку, и Яся за реку, чёрная в тайгу, и Пичуга следом, та до Шумарковой слоти, и эту подгонять не надо.

Вот она и мочажина. А час поздний. Туман. Сова в туман, и Яся вокруг болота не кинулась. Сошла, ровно сплыла с высокого берега. Только дивится тому, что ноги её босые не топнут в трясине и даже охлады не чуют, вроде под нею стелется прослойка восходящего тепла. Вот он и плавник. Чёрная сова лупает с него глазищами, сама клювом чего-то скубит.

Прислушалась Яся.

– Алатырь-рь, Алатырь-рь, – повторяет, как спрашивает: знаешь ли ты, мол, о чём я речь веду?

Ну а чего такого особенного могла знать Пичуга о том камне? Только и слыхала, как большекуликинские рукодельницы пели на девичниках:

Те слова и постаралась Пичуга оживить в уме. Перьястая же наклонила голову так, словно прислушалась к Ясиному нутру.

«Не то ей дано понимать, о чём я мыслю?» – подивилась Пичуга и давай знакомую песню дальше в себе вести:

Вовсе затаилась совушка. И тогда Яся попробовала взять думы свои голосом.

Вот она всею грудью выдохнула отдалённую, но оттого не менее страшную боль пораненной Земли. Совушка заклёкала ответно, вроде чем горячим облили ей сердце, распахнула крылья, и услыхала Яся человеческие слова, которые стали вещать ей о том, чего на девичниках она и слыхом не слыхивала:

Трудно сказать, ведал ли в то время народ о Всемирном потопе; воспринимал ли его как наказанье Господне. Может, и ведал. Но Пичуга не стала оспаривать чёрную. А попыталась она домыслить совушкину вероятность. Ведь жизнь наша такова, что в ней кто ложью прав, а кто правдой лукав… Рискнула Яся представлением своим пробиться глубже услышанного. И вот что пришло ей на ум тою минутой:

Должно быть, угодила она совушке, потому как та с клёкотом подхватила:

Хорошо, ловко пела чёрная! Но не лучше Пичуги. Всего хватало в её повести: и стужи, и безысходности, и того, чего никакими знаками на бумагу не перенести. Не было одного – сострадания. А уж ликование в её голосе и вовсе казалось неуместным. И вот ещё какая задача выпала Ясе: не первый раз слышала она этот голос. А где? Когда? Убей – не вспомнила бы. Перьястая же не бросала задорить Пичугу – вела былое дальше:

Тем временем Яся поспешно думала: «Кем и во имя чего было запущено в Землю Алатырь-камнем?» Этими мыслями она устремилась к тому, кого представляла вселенским распорядителем. И… вроде бы кем ответным подсказалась ей догадка:

Совушка вскрикнула, взмахнула крыльями, сорвалась с плавника, и мохового болотного настила коснулись уже не когтистые ступища чёрной неясыти – спружинили чёботы дрехлявой ведьмы.

Слыхала Пичуга о неприглядности Северги, но такую нелепицу даже представить себе не могла. Не особа высокого звания, а дёрганая обезьяна с глазами всё той же совы стояла перед нею. Только не эта несуразь вновь озадачила Ясю: при всей нелепости вида, в обличии ведьмы сквозило что-то невероятно знакомое… И всё же не испуг – жалость окатила сердце Пичуги. Захотелось утешить вихлястую эту никчёмность. Но глаза владычицы вдруг вспыхнули жёлтой злобою, отчего Ясе стало жарко. Однако того огня Северге, должно быть, показалось мало. Она вскинула руку к плечу, и… над мочажиной воспламенела странная заря.