Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

– Гляди!

И вот. Над рекою Полуденкой, над тем самым местом, где покоилось Живое бучало, медленно засветилась чистая зарница. Она чуток подрагивала, разгораясь, словно бы ей спросонья немного было зябко подниматься в ночной прохладе.

Вот она, как бы нехотя, оторвалась от вершины Колотого утёса, неспешно сгустилась, вспыхнула и… вдруг пошла ввысь! Полоснула по небу яркой звездою и вскоре затерялась среди своих сестер…

– И что за порча у тебя такая? – часто доводилось Корнею Мармухе сокрушаться да качать головою, глядя на то, как брат его меньшой, Тиша Мармуха, выдувший под самый потолок да прозванный обзоринскими селянами Глохтуном, коим именовались в те поры обжоры да пьяницы, шеперился с печи задом, озарённым закатными лучами солнца. – Тебе, – печалился Корней, – как пойти б да наколоть дровец – так лом в крестец, как пялиться на прохлад – так пружина в зад. Куда тебя снова нечистая толкает?

Тиша Глохтун продолжал себе ленивым медведем корячиться из-за пёстрой печной занавески на волю. Он ложился толстым брюхом на край глинобитной угревы, пухлыми пальцами белопятой ноги нащупывал в боковине её приступок, а сам, вроде бы как забитым густою кашею ртом, урчал ответное:

– Верешши, верешши… Верешшали чижи… когда их гнездовину кот-живоглот зорил. Будь я человеком диким, необразованным, слез бы я на пол да показал бы тебе одним махом и лом в крестцу, и пружину в заду… Вот тогда бы ты вперёд думал, соваться ли туда, где и собака хвостом не мела. Твоя стезя на земле какая? – пытал он Корнея, садясь тут же, у печи, на лавку. – Твоя стезя такая: в клетухе [81] Клетуха, закут, котух – комнатушка с отдельным от общей избы входом из сеней. своей сидеть да армячить [82] Армячить – шить армяки, портняжить. . А моя – зад корячить. Пора бы давно тебе понять, что всё твоё жизненное счастье состоит в том, что я у тебя имеюсь. Да при этом ещё и то, что я – лицо вполне рассудительное, с самостоятельной головою. Другой бы на моём месте взял бы, не разговаривая, да и наложил бы тебе за милую душу горяченьких, и лопай – не обожгись. Ну вот, скажи мне, ради Господа Бога, – это, уже передохнувши на лавке, подступало рассудительное лицо со своим любомудрием до Корнея, которого, после полного дня безвыходной в закуте работы, нужда заставляла идти в избу; надо же было кому-то и печку топить, и варево затевать. Мог бы Корней, конечно, и среди бела дня оторваться от изнурительного труда – спину размять да остальными косточками пошевелить. Но уж больно чутким сном спал его брат Тихон, взявший себе за обычай только что не до последней звезды колобродить всякую темноту с оравою таких же точно, как он сам, бездельников. Прежде-то он всё больше при селе, при Обзорине ошивался, а нынче навадился домой приводить целую пристяжку захребетников. Да ещё попробуй их, до самого обеда неустанных, потревожить чем в избе. Вот и приспособился Корней с вечера и хату греть, и стряпнёю заниматься. Ну да ладно. Вернёмся к недосказанному. Тиша Глохтун редко теперь опускал тот случай, когда предоставлялась ему возможность привязаться к старшему брату со своим бесстыжим краснобайством.

– Ну вот скажи ты мне, – прилипал он до Корнея, – на кого бы ты стал деньгу тратить, не случись при твоей никчёмной жизни единственного кровного человека – меня? На кого? Если бы тебе и повезло жениться на Юстинке Жидковой, которая давно под тебя клинья подбивает, так ты бы от неё дня через три сунулся башкой в петлю. Ведь ты тут сидишь на хуторе безвылазно и не знаешь всего того, что о ней народ говорит.

– Ну и что же о ней говорит… твой народ? То, что она ведьма? Да мне пущай бы сам Христос пришёл об этом заявить, я бы и ему не поверил. Таких, как она, и в раю-то ещё поискать надо. А то, что лопочут о ней дурни, вроде тебя, так это с досады: чихает она на все ваши любови, чихает и смеётся.

– Твое дело – не верь. И всё-таки колдунья она, да такая, что даже бабку Стратимиху [83] Стратим – сказочная птица, которая всем птицам мать. вынудила убраться из деревни в тайгу жить, хоть та сама из ведьм ведьма. Говорят, что Юстинка умеет в какую-то большую сковородку, будто в омут, с головою нырять и там жить столько, сколько ей заблагорассудится. А ещё, я слыхал, у неё сестра объявилась. И тоже ведьма страшенная! Она даже на люди не показывается, поскольку сотворена из чистого серебра. Боится, что поймают да загубят. Так вот, ежели Юстинка умеет будто бы в своей сковороде по небу летать, то сестра её, или кем там она ей приходится, имеет такую накидку, которую вместо крыльев распускает и тоже летит. Её бабы-грибницы как-то в тайге видали: сидела она будто бы на кедровой верхушке и орехи лузгала. Понял? Так что насчёт Юстинки подумай как следует. Ну а насчёт того, что нежели пришла бы до тебя охота друзьями себя окружить, родными по духу собратьями, то чем, каким особым достоинством сумел бы ты их привлечь? Щедротами своими? Так ведь одна только видимость твоя любого человека до такой тошноты одарит, что придётся бежать на Шиверзово [84] Шиверзить – быть коварным, ненадёжным. болото до бабки Стратимихи – чтобы та испуг вылила…