Владимир Шапко - Лаковый «икарус» [litres]

Ничего не помогло: собирались вяло, обреченно стояли под номерами на площадке, шарахались от мяча, потом быстро расходились.

Потихоньку пытались образовывать снова свой круг, где-нибудь за общежитием, да без Дранишниковой чтоб, да без Новоселова, да чтоб снова человек пять-шесть на карачках, да чтоб по ним со всего маху!..

Но опять прибегали Дранишникова со свистком и Новоселов, стыдили, просмеивали, вновь тащили на площадку, где все вставали как под расстрел и откуда при первой возможности уходили. По пустой, без мяча, сетке, как обезьяны, прыгали пэтэушники. Дранишникова бегала, отдирала. Кидала им мяч. Как кусок мяса. Они рвали его друг у дружки. Потом бежали с ним от площадки прочь, вприскочку, вздергивая кулачонки, не давая мячу упасть, – будто привязанные на нитках к воздушному шарику. Как называлась такая игра – не знал никто.

Вечерами выпивший Серов кричал, «доказывал» Новоселову: «Вот она – наша модель жизни в большом городе! Жалкое зрелище! Полное извращение городской жизни! Правильно осознать ее не можем – никто не учит, – не понимаем ее и тогда переделываем, переиначиваем. На свой лад, на свою колодку! И думаем, что поняли ее, ухватили, наконец… А все мираж. Фата-моргана… Чужие мы здесь все. Чужие, Саша!..»

Удивленно поглядывал со своей кровати Марка Тюков. Новый сосед Новоселова. Автослесарь четвертого разряда. То на Серова, то на хмурящегося Новоселова. Ничего не мог понять. Для веса, для солидности тоже начинал морщить лоб, сдвигать брови. И когда Серов, накричавшись, ушел, Новоселов впервые увидел такого вот – Марку. Наморщившегося, как сапог. Упертого будто даже этим сапогом в стену.

«Что это с тобой? Марка?» Марка продолжал хмуриться. «А чего он… обижает всех… Всех живущих в общежитии… Подумаешь, герой… А сам-то – пьяный!» Новоселов долго хохотал. Удивляясь новому сожителю все больше и больше.

Парень этот, пришедший на место Абрамишина, походил на вынутого из мешка кота. На этакого котика, лунного обитателя, со спутанной челкой и глазами как воды.

Наблюдая вечерами, как он часами может сидеть как-то даже не на, а по кровати, взяв кулак в ладошку, уютно сгорбившись или, наоборот, откинувшись на расставленные локти… сидеть полностью счастливым, не желая ничего, не делая ничего, просто сидеть и всё, поводя водными своими глазенапами – Новоселов (записной меломан) предложил ему однажды… сходить на концерт. В филармонию. А? Марка? А что. Можно. Недолго собирались. Сходили.

На симфоническом, в зале, на самой верхотуре, Марка сидел в кресле развалившись, по-ковбойски, как в салуне каком, весь оркестр поместив, как игрушечный, меж своих, широко расставленных ног. Скрипачи и скрипачки играли взволнованно. Активно. Словно бы жили на сцене. Как под сильным ветром цветы на поляне… «А почему все они так двигаются на стульях? Не сидят спокойно?» – «В двигающуюся мишень труднее попасть, сынок», – сразу же ответил ему старичок, сидящий слева. Марка с интересом посмотрел на старичка.

Пытался Новоселов приобщить его как-то к чтению, к книгам. Подсовывал и одну хорошую, и другую… Без толку. Сидел по-прежнему на кровати часами. С пустыми своими глазами. Нормален ли? В себе ли парень?..

Пришел как-то с расквашенной физией. Но абсолютно трезвый, спокойный. «На танцах…» Второй раз сходил – второй раз наваляли. Как мать, Новоселов беспокоился, переживал, поджидая танцора вечерами.

Уже летом к Марке стал приходить Огоршков, столяр при Управлении. Тоже общежитский. Гораздо старше Марки, лет сорока, но вроде трезвый. Холостяк. Давно из деревни. Земляк Марке. Тоже из Рязанской области. Образовалась дружба как бы у них. Общение. И Новоселов успокоился.

К Марке Тюкову Огоршков приходил всякий раз несколько скованным сначала, робким. Смущался. Словно отвыкал от него за тот день-два, что не видел. Словно нужно вот теперь всё знакомство начинать заново. Сидел напротив кровати с Маркой, ухватив себя за тощие колени, выпрямленно покачивался. Думал. С большим утеснением бровей. Будто садовых гусениц. Не знал, с чего начинать. В такт мыслям покачивалась рыжеватая облысевшая голова его. Напоминая собой тяжелую полуду. Шлем ли там старинный какой с гребешком, судок, к примеру, перевернутый вверх дном, старинную ли какую посудину… Говорил, наконец, что-нибудь… Однажды он сказал Марке:

– Я это… стих сочинил. Сложил, значит. – Покосился на Новоселова. (За столом Новоселов сделал вид, что очень занят.)