Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Пришли только матери и журналисты.

Хорошо, что председатель суда не поддался искушению и не перенес слушание дела во Дворец культуры, где зал вмещает всех жаждущих правосудия. С таким хилым кворумом они бы выглядели там как идиоты.

Что поделать, большой город. В поселках и маленьких городах все друг друга знают, половина – родня, вот и приходят всем миром, а в Ленинграде люди живут обособленно, и каждый остается наедине со своим горем.

Конвойные позволили Еремееву постоять на улице.

– Отец, а дай закурить, – вдруг обратился он к заседателю.

Сухофрукт молча протянул ему пачку «Беломора», Еремеев неловко вытащил скованными руками папиросу и сунул в рот. Дед поднес огоньку.

Еремеев вдохнул дым и закашлялся.

– Спасибо, отец.

– Давай, пошел, – конвойный подтолкнул его в спину.

Начальники Еремеева, директор НПО и секретарь парторганизации, попросились давать показания без очереди. Впрочем, «попросились» – не то слово. Снисходительно улыбаясь, оповестили Ирину, что, поскольку являются ответственными работниками, их надлежит вызвать первыми, о чем она и сама могла бы догадаться.

«Сейчас! Только шнурки поглажу!» – фыркнула Ирина, а вслух сказала, что порядок исследования доказательств определяется исходя из конкретных обстоятельств дела, притом потерпевшие должны быть опрошены раньше свидетелей, так что придется товарищам немного подождать.

Лестовского это страшно возмутило. Как это такие люди будут сидеть под дверью, словно обычные советские граждане?

– Ирина Андреевна, давайте сделаем исключение, – вкрадчиво промолвил он, – время государственных людей принадлежит государству, зачем же мы станем разбазаривать его из-за бюрократических тонкостей? Товарищи руководят мощным производством…

– Если оно настолько мощное, то полдня поработает без директора.

«А уж без партийного бонзы вообще вечно может работать», – мысленно добавила она.

Лестовский интимно взял ее под руку и увлек в угол кабинета.

– А вы знаете, чей сын Ольхович? – шепнул он.

– Понятно, если человек в тридцать пять лет директор НПО, то он чей-то сын, – усмехнулась Ирина, – не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться.

– Хочу вас предупредить, что вы поступаете недальновидно…

Ирине стало противно, она молча стряхнула с себя журналиста и отправилась в зал суда. Такое хорошее слово – «недальновидно», все можно им назвать и спрятать под ним любую подлость.

Потерпевшие должны быть опрошены первыми, потому что они имеют право наблюдать за ходом процесса, а не маяться в коридоре.

Опрос потерпевших был мучителен и для нее самой. Слушая женщин, с которыми случилось самое страшное, что может произойти в жизни человека, Ирина чувствовала, что теряет хладнокровие. Сердце ныло, сжималось от страха, когда она представляла себя на месте этих женщин, и вместо того чтобы вникать в их показания, молилась о том, лишь бы с Егоркой все было хорошо.

Страх потерять Кирилла, зависть к Аллочке, господи, неужели она всерьез мучается от этого, когда сын жив и здоров?

Ирине было стыдно и вдвойне стыднее от того, что благодаря чужому горю она обретает ясность в собственной душе.

А самое ужасное, что она не может разделить ненависть и негодование людей, и жажду возмездия тоже ей испытывать нельзя. Сердце требует поскорее вынести приговор, чтобы принести матерям хоть какое-то облегчение, хоть тень покоя. А нельзя. Она обязана быть беспристрастной.

Наконец дошла очередь до Ольховича. Он быстро прошел к свидетельскому месту и нетерпеливо кивал головой, пока Ирина разъясняла ему гражданский долг и ответственность за отказ и дачу ложных показаний.

Она примирительно улыбнулась ему. Красивый молодой мужчина, высокий, стройный, но мясистый, уже чуть-чуть намечается бульдожья чиновничья выя. Такие Ирине всегда нравились.

– У нас с Еремеевым были несколько разные задачи, – сказал Ольхович, – я отвечаю за производство, он – за идеологическую работу среди молодежи, и, на мой взгляд, со своими обязанностями он справлялся неважно.

– Что так? – вдруг заинтересовался Сухофрукт. – В чем именно это выражалось?

– Если вкратце, то он забросил комсомольскую работу, зато активно вмешивался в чужие дела, не имея для этого ни полномочий, ни необходимой подготовки. Например, он фактически подменял собой профсоюз, что, конечно, вносило путаницу и не могло не сказываться отрицательно на моральном состоянии сотрудников.