Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Дозвонившись до академика, она приготовилась долго объяснять ему, кто такая, но оказалось, что он прекрасно ее помнит. После лавины малоприличных комплиментов и прозрачных намеков на новую порцию поцелуев академик предложил сегодня после заседания доставить Еремеева в институт, где ему сделают рентген и электронейромиографию. На основании одного только осмотра он ставить диагноз поостережется, потому что данные, основанные на субъективных ощущениях и произвольных действиях пациента, судебно-медицинской квалификации не подлежат, зато результаты обследования все покажут точно.

Завтра с утра он подскочит в суд и даст показания, если надо. «Вы, Ирочка, главное, бумаги правильно оформите, а за мной не заржавеет».

С грустной мыслью, что бумаги – это наше все, Ирина села за пишущую машинку, но Лестовский не дал ей спокойно напечатать постановление.

– Ирина Андреевна, вы когда собираетесь сворачивать этот цирк? – спросил он, грозно над ней нависнув.

– Простите?

– Когда вы прекратите этот детский сад?

Ирина огляделась. Сухофрукта в кабинете не было, он решил использовать свободную минутку, чтобы накуриться, вот Лестовский и осмелел.

– Это же уму непостижимо, что вы творите! Вот уж не думал я, что в советском суде безнаказанно проходят подобные выверты!

Ирина с грохотом перевела каретку пишущей машинки, которая зазвенела, как трамвай.

– Слушайте, Лестовский, а вы кто? Вы юрист? Эксперт? Наблюдатель ООН? Инструктор ЦК?

– Что?

– Вы откуда взяли, что можете решать, где цирк, а где не цирк? Кто вас наделил такими полномочиями?

– Я известный, между прочим, журналист!

– Вот именно, Лестовский! Жур-на-лист! – произнесла Ирина по слогам. – А вовсе не истина в последней инстанции.

Лестовский выпрямился:

– Да, я солдат идеологического фронта! И не могу спокойно наблюдать, как вы попираете социалистическую законность.

– На сегодняшний день ее попрали только вы вашим пасквилем.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Все вы прекрасно знаете, раз побоялись подписать свой гениальный опус, – Ирина заставила себя язвительно рассмеяться, – ох, нелегко держать идеологический фронт с такими трусливыми солдатами. В общем, так, товарищ Сергеев, или как вас там. Для контроля и оценки работы судьи существует председатель суда. Он решает, где судебное следствие, а где выверты, а ни в коем случае не вы. Ваша задача – решить, виновен Еремеев или нет, и на этом ваши полномочия исчерпываются. Все. Идите дальше пишите книги, морочьте женщинам головы своими фантазиями об идеальной жене. И, кстати, если не хотите, чтобы на вас орали «Где ты шлялся?» – просто не шляйтесь.

– Ирина Андреевна, я вам не мальчик…

– А я не девочка. Все, Лестовский. Не мешайте работать.

– А вы читали мою книгу? – Владлен Трофимович вдруг почти по-человечески смутился.

– Ну да, читала. Хорошая книга.

– Спасибо.

– Пожалуйста, дайте мне спокойно напечатать постановление.

Тут в кабинет вошел милиционер и доложил, что мальчика-свидетеля нигде нет. Он вчера не ночевал дома, встревоженные родители уже обращались в районное отделение, но там их отфутболили, предложив подождать три дня, пока мальчик нагуляется и сам вернется.

Ирину затошнило. Наверное, она изменилась в лице, потому что Лестовский быстро налил воды в чашку и подал ей.

А если мальчик мертв, и виновата в этом она?

Конечно, Ижевский не может допустить, чтобы парень появился в суде. Он совсем еще ребенок, и даже будь патологическим лгуном, все равно проговорился бы на свидетельском месте. Его показания не вызвали бы доверия, за ниточку бы потянули, и на другом конце, вот сюрприз, обнаружился бы кто-то из верхушки НПО или сам Ижевский.

Остается надеяться, что свидетеля просто где-то спрятали. Очень хочется в это верить, потому что иначе она всю жизнь не простит себе, что догадалась слишком поздно и не проигнорировала ходатайство адвоката.

Ирина выгнала Лестовского из кабинета.

– Пожалуйста, скажите товарищам из отделения милиции, что пора начинать оперативные мероприятия, – глухо сказала она милиционеру, – мальчик был ключевым свидетелем в нашем деле, и то, что он исчез накануне дачи показаний, не может быть простой случайностью.

Милиционер умчался, а она встала и налила себе еще воды. Сердце колотилось, во рту пересохло. Человек погиб, потому что она опоздала, сообразила слишком поздно.

Теперь нет у нее другого выхода, кроме как дойти до конца.