Ваня остановил поток версий.
– Нет же. В Италии XVII века родовая честь дороже жизни. Диана, опасаясь разоблачения, допускает мысль об убийстве Тристана, а чуть ранее и самого Теодоро. И его же самого об этом спрашивает, когда секретарь предлагает втихую удовлетворить страсть.
– Где это было… А, вот: «Что ж мне, тут везде раздеваться, а лицо в маске. Грохнуть его как-то логичнее… Не так глупо». Её тоже раздражает нерешительность Теодоро. Вот она говорит о себе и о нём в третьем лице, когда просит написать письмо: «Он понятия не имеет, что в него влюбилась такая, как она! Да и скажи ему – не поверит!» Диана в наших масштабах как бы вдова олигарха, а он – что-то вроде бухгалтера.
– А кто, кстати, будет играть Диану? – перебила Ирина Павловна.
– Постараемся, чтобы это была женщина, – отшутился Ваня.
Тут в зал вошли какие-то нахалы. По жестам и тону понятно было, это противники театрального искусства. Они выпили для храбрости и пришли бить режиссёра. Если бы не бабы, Ваня получил бы сразу. Просто никто, ни один хулиган, не смеет пренебречь боевым визгом женщин нечерноземья. К тому же на стороне режиссёра Бондарев и Степаныч. Чувствуя себя в относительной безопасности, Ваня назвал вошедших молодыми людьми, спросил, чего бы им хотелось. Гопники покраснели от гнева и увеличились в размерах.
– Ванечка, это ко мне, – сказала Света. Она сбежала со сцены и что-то стала выговаривать самому страшному. Тот мямлил что-то и косился на Ивана.
– Какой хахаль? – горячо шептала Светка. – Это режиссёр наш, Иван Сергеевич! – И потом звонко, в сторону сцены: – Простите Иван Сергеевич! Они уже уходят! Это мои знакомые.
– Зачем же уходить! Пригласите знакомых сюда! Нам нужны горячие хлопцы призывного возраста!
Так в спектакле появился механизатор Фабьо, он же Пётр, Светкин парень.
– Послушай, так нельзя, – говорил Бондарев после репетиции. – Половина актёров из Александровки.
– Да хоть с Марса! Они молодые, красивые! Спектакль оживает!
– А вдруг они шпионы! Диверсанты!
Ваня был политически безграмотен и потому безмятежен. Только смеялся в ответ. Тогда, во спасение Родины, Бондарев предложил себя на роль Тристана.
– Нам таких жертв не надо, – сказал Ваня. И назначил быть Тристаном Колю, друга Пети.
Известие об успехах театра обгоняло эти самые успехи.
– Пора двери запирать. Валят и валят, – ворчала Ирина Павловна.
К десятой репетиции многие актёры настолько расслабились, что смогли уже ходить по сцене, сгибая ноги в коленях. Сам Ваня, ставя сверхзадачу, не стеснялся уже использовать мат, – так выходило короче и доходчивей. И тут пришла Люба. Та самая. Аж скулы свело от её красоты. Ваня отвернулся, но было поздно. Он умер мгновенно. Старался не смотреть, не помнить. Но думал только, зачем она пришла и что будет, когда она уйдёт. Света крикнула:
– Любка! Иди к нам!
Люба молодец, не стала кокетничать. Зарделась чуть-чуть, как королева, и поднялась на сцену. Ваня протянул ей сценарий, взглядом показал – читай.
Люба расколола коллектив. «Отлично! – думал Ваня. – Настоящий театр! Ещё друг друга не жалят, но направление верное!»
Местные, артисты-аборигены, роптали на засилье понаехавших. Говорили «понабрал беспризорников». Любка и Светка на должностях Дианы и Марселы стали поводом для бунта. Ирина Павловна требовала ограничить трудовую миграцию. Подбивала организовать профсоюз. Наговорили друг другу много интересного.
– Театр не место для интриг! – врал Иван Сергеевич. – Мы создаём мистерию, таинство! Наш театр не хоровод по национальному признаку! Лопе де Вега не принадлежит одним только Мстёрам! Искусство выше границ колхоза!
Ему кричали:
– Позор!
Ваня выбегал и хлопал дверью. Он знал, что имеет право, как режиссёр, закатить истерику с визгом. И знал теперь, зачем другие режиссёры визжат раз в неделю. Потому что иначе не объяснить. Ваня снова вбегал, кричал, что он тут царь, бог и даже больше. Что несогласные могут идти играть Деда Мороза на утренниках. Или ставить Шекспира у себя в коровнике. Но пока Ваня режиссёр, всё будет, как он скажет. Потому что театр – это диктатура, тоталитаризм и деспотия!
Бондарев ворчал:
– Иван Сергеевич, ты пойми. Ты уедешь, а мне с этими бабами ещё жить.
– А ты хочешь жить как мужик или как тоже баба?
Мэр пыхтел, топтался, потом шёл и орал на труппу. Угрожал оставить на зиму без дров, не очень страшно. Женщины переходили на молчаливую вражду, потому что надо все виды вражды попробовать.
Читать дальше