Очнулся от холода. С трудом сел. Ощупал сам себя. Пинали без особой злости. Синяков будет много, но рёбра целы, органы на месте. А могли бы убить. Добрые люди, значит. Ох, Николай-чудотворец. Неисповедимы твои мероприятия.
Разбитый телефон валялся на дороге. Рядом бумажник, пустой. Идти пешком до Мстёр не хотелось. В темноте собьёт первая машина, через день найдут в кустах режиссёрское тело, убийство повесят на футболистов. Будет суд, Ирина Павловна зальёт слезами зал.
Всё-таки режиссёр – больше чем профессия. Даже сейчас, с битой мордой, Ваня сочинял сюжет и думал – как всё это лучше показать зрителю, чтобы без пафоса, но проникновенно.
Поэтому мир режиссёра если не прекрасен, то хотя бы зрелищен. Во веки веков, аминь. Футболисты же, для сравнения, в тридцать лет состарятся, вернутся к тракторам, к пятидесяти сопьются. И всю жизнь будут видеть в пахоте одну лишь пахоту.
Добрые люди, видимо, что-то Ване отбили. Часть мозга, отвечающую за уныние.
В прекрасном настроении он вернулся на остановку. Спать не хотелось. Под козырьком сидели две девицы. Летние, с голыми коленками. Шепчутся чего-то. В темноте кажутся прекрасными. Ещё месяц без секса – и Ваня женится на козе.
Он присел на уголок скамейки. Посидел, помолчал. Потом придумал читать стихи. Вслух, громко. Несоответствие текста и контекста, соединение битой рожи и поэзии рождало искусство. Ваня это остро чувствовал. Деревенские девки и режиссёр, одним словом.
Он читал Рыжего:
Когда бутылку подношу к губам…
Он читал то, от чего девицы млеют. Одна из слушательниц, впрочем, млеть не стала. Всё бубнила своё: «А он мне и говорит… А тогда я ему и говорю…».
Потом разозлилась, сказала «пойдём отсюда». Вторая ответила: «Да погоди ты».
Ваня понял, эта вторая – готова. Тогда первая встала, потребовала немедленно уйти. И матом объяснила свою позицию. Вторую звали Светкой, она захотела дослушать.
Первая ушла, а Светка осталась. Ваня в благодарность усилил тему любви. Обращался он не к соседке по скамейке, конечно, но при желании можно было всякое вообразить.
…поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне, в городке, занесённом снегом по ручку двери…
Он читал и читал. Светка слушала. В самом центре ночи, когда заснули и собаки, и сверчки, вдруг ворвалась на остановку машина, ослепила Ваню. Добивать приехали – понял Ваня. Из машины вышел Олег Борисович, заслонил собой слепящий свет. Он назвал Ваню идиотом, затолкал на заднее сиденье уверенно и нежно. Поздоровался со Светкой как с давней знакомой.
– Это кто? – спросила Светка.
– Режиссёр наш. Придурок.
Олег Борисович с фонариком осмотрел разбитую рожу театрального работника, покачал головой, но ничего не сказал. Деревенское безлюдье очень обманчиво. На самой пустой улице всё равно все видят, кто прошёл, куда, сколько у прошедшего жён и что в желудке. Невидимые наблюдатели зафиксировали каждый Ванин шаг и доложили в Мстёры. Поэтому объяснять нечего и не о чем спрашивать.
Проснулся Ваня в прекрасном настроении. Распухшую, посиневшую свою морду он нёс в администрацию с некоторой даже гордостью. Бондарев, напротив, был мрачен.
– Мы подумали и решили. Закрываем лавочку. Возвращайся в Москву, – сказал Олег Борисович. Ирина Павловна прятала распухший от слёз нос. Ей было жаль и Ваню, и театр.
– Отнюдь! – воскликнул режиссёр. – Спектаклю быть! Я понял, каким он будет! Где доярки, учителя, трактористы! Быки, поросята – всех собираем. Завтра репетиция!
Ирина Павловна сочинила объявление о начале репетиций. Первая редакция звучала так: «Уникальная возможность войти в удивительный мир театра под руководством выдающегося режиссёра».
Ваня поморщился, просил заменить слово «выдающегося». Ирина Павловна написала «гениального».
Ваня сказал, что совсем не это имел в виду. Ирина Павловна ответила, что не собирается бесконечно переписывать. Слишком много капризов для деревенского театра.
Расклеили в местах нереста интеллигенции. В фабричной конторе, в управлении молокозавода, в школе и на автобусной остановке.
Ваня предвосхищал взрыв, восторг! Московская богема сойдёт с ума, когда изящную комедию сыграют операторы комбайна и укротители доильного аппарата. Их грубость и угловатость даже следует усилить, гипертрофировать. Пусть актёры говорят топорно. Сколько новых смыслов и оттенков откроет такое решение! И как раньше в голову не приходило! Ваня не сомневался, богема оценит гротеск.
Читать дальше