Олег Слободчиков - Штольни, тоннели и свет

Кончился и этот долгий заезд. Я вернулся в город и сразу домой, на час-другой не заскочил к друзьям, хотя звали. Осень, час пик, реки народа на перекрестках. В подъезде лужа зловонной мочи. Город, что с него взять. Я осторожно освободил набитый почтовый ящик от газет и журналов, перетряс их — повестки не было, письма из нарсуда — тоже. Я пошарил рукой в ящике — может быть, зацепилось где-то? Бывает!

Открыл квартиру, бросил сумку в прихожей, не раздеваясь, сел в кресло и позвонил Клюшкину — он так и работал на участке Лиса. Взяла трубку его жена-хохлушка, узнав во мне терпеливого слушателя, ойкнула и стрекотала, пока я не положил трубку на аппарат.

Суд был. Лиса исключили из партии, дали два года условно, но он работает на прежнем месте. Посадили какого-то молодого начальника участка, и главбуху, заварившему все это дело, дали восемь лет. Такырбас отлежался в больнице с десятым или двенадцатым инфарктом, на суде не был и вскоре получил назначение управляющим треста. Правда, трест с названием вроде мыльно-дрочильного и подчиненных меньше, чем в управлении, но кабинет, секретарша, машина, личный шофер — все как надо.

Не раздеваясь, я взял телефонную книгу, полистал, набрался духу, позвонил в приемную ОБХСС и вышел на женский голос, еще не испорченный службой. Это был мой последний шанс.

Рассыпаясь в любезностях, заливаясь соловьем, я получил телефон следователя, которому передал свои записки, набрал номер, представился, не успел задать вопрос, как меня оборвали:

— Да пошел ты… со своей писаниной, ишак! — И короткие гудки.

Нужно было ехать к Абишу. Больше ничего не оставалось.

Я высадился на знакомой развилке у Кульджинского тракта, возле родника перекусил холодными пирожками с Алма-Атинского автовокзала. Ни одна из машин не спустилась на тракт, не свернула на Бартогайскую дорогу. Асфальтированная, прямая, как стрела, черная лента пологими волнами уходила к полоске гор на горизонте. Если бы я не знал — никогда бы не подумал, что впереди вода и до нее всего двенадцать километров.

Грустновато возвращаться в знакомые места, даже если с ними связаны не лучшие воспоминания. Припекало. В этой долине редко была нормальная температура: или жарко или холодно. Но сегодня светило солнце, и дул легкий прохладный ветерок. Спрятавшись в какую-нибудь расселину от ветра, можно было загорать.

Жив ли Абиш? Где он? Два года я не был в этих местах и ничего не слышал о старике, шел к могильнику, а он, возможно, давно был затоплен. И чем ближе я подходил к нему, тем безнадежней казалась мне эта поездка.

Я прошел мимо пустого, притихшего поселка. Женщина-казашка на крыльце общежития выбивала палкой цветастый ковер. Хлопки эхом отзывались со стороны взрыв-склада. Женщина на секунду застыла с поднятой палкой, глянула на меня из-под руки, и опять зазвучало: «уп! уп! уп!»

Сразу за поселком открывался вид на водохранилище. Я помнил в тех местах кряжистые тополя и зелень тугаев, колючие заросли облепихи. Там, где ветер когда-то гнул ветви, теперь рябили волны.

Черные бугорки могильника были чуть видны, дорога, пересекавшая его, уже затягивалась чахлой травкой. Я бросил сумку, подошел к знакомому холмику, возле него на картонном блоке, прямо на солнце, лежали куриные яйца. Кровь тяжело застучала в висках — неужели старик здесь? Я протиснулся через знакомый ход и будто попал во вчерашний день. Абиш сидел на каменном полу, склонив голову. На его коленях лежал закамуфлированный меч. Трещины в камне были грубо замазаны раствором, к потолку привязан лист оцинкованного железа. С него капала вода. В углу стояла заплесневевшая лужа. Я молча сел против старика, он поднял глаза и сказал, будто мы расстались вчера:

— А, пришел?!

— Плохо у тебя, — сказал я, озираясь. С листа капало прямо на спину.

— Ничего. Сделали канал, польют поля, вырастят урожай, станут богаче — взорвут плотину, посадят тугаи и станут уважать мертвых. Здесь будет музей. Надо только переждать лет сто или двести.

— Сделал бы землянку в другом месте! — посочувствовал я, кивая на лужу в углу. — Теперь тут тихо, не ездят, не взрывают. — И предложил: — Хочешь, помогу?

— Нельзя, — ответил Абиш. — Здесь мой вечный дом. Ждать буду.

Я был рад, что сумасбродный старик жив, что нашел его. Сейчас это казалось невероятным до такой степени, что походило на сон. От прилива теплых чувств я хлопнул его ладонью по плечу. Абиш встрепенулся и осторожно, двумя руками, как передают новорожденного, протянул мне меч. Рукоять была обмотано кожей, лезвие оклеено какой-то дрянью, но я помнил, что таит под собой это рванье и мусор, протянул руки, и неожиданная тяжесть легла на мои ладони.