Эли Фрей - Дурные дороги

Тошка мял края куртки. Пауза затянулась. Я знала, что он хочет поговорить о чем-то важном, и гадала о чем. Если я буду торопить, то спугну его, и он вообще закроется от меня.

– Мне пиндец как стгашно, ― наконец сказал Тошка.

От неожиданности я закашлялась, подавившись дымом. Наши затылки соприкасались. Я сделала затяжку и передала сигарету другу. Что тут скажешь?

– Стгашно, что не знаю, что будет завтра. Нас убьют? Посадят в тюгьму? Мы где-нибудь сдохнем от голода и жажды? Скины забьют агматугой? Нас укгадут и пгодадут в секс-габство? Сова, чегт, я устал от всего этого дегьма.

– Иногда мне тоже бывает страшно, ― призналась я. ― Страшно так, что думаю, будто вот-вот обоссусь.

– Так давай что-то менять.

– Но что мы можем сделать?

– Давай уйдем от них. Будем вдвоем ездить по гогодам. Что нам мешает, Сова? Было так здогово…

– Нет, ― вздохнула я. ― То, что было, не вернуть.

Мы уже не повторим то время. Мы теперь сами другие. Я остро это ощущала, хотя тоже скучала по тем дням и помнила о них только лучшее.

– Тогда вегнемся домой.

– Домой? Снова скукота в Днице до конца дней? Ну уж нет! Дом отметается.

Но, говоря, я с трудом проглотила ком в горле. Дом . Это слово звучит так странно. А ведь у нас действительно есть дом . Место, куда мы можем вернуться: старая семейная фотография напоминает мне об этом день за днем, где бы я ни оказалась. Тошка наверняка чувствовал мое сомнение, он не отставал:

– Я тебя не понимаю, Сова. Тебе хгеново, но ты не хочешь ничего менять. Чего ты хочешь тогда?

– Я хочу просто жить и не думать, ― упрямо отрезала я.

– И как долго это пгодлится? До первого удага отвегткой в живот?

Я начинала сердиться.

– Пока у нас не было серьезных стычек. Мы выходим из любого дерьма.

– И ты думаешь, это будет всегда? Нам пгосто везет, Сова.

– Я ничего не думаю. Я устала думать! А что хочешь ты? Все-таки домой?

– Да. Я считаю, что нам пога. Пока еще не поздно.

– Что значит ― пока еще не поздно?

Прежде чем ответить, Тошка недолго помолчал.

– Откгой глаза, Сова. Ты что, не видишь, что если мы останемся с ними, то отгежем все пути назад? Сейчас еще есть выбог, нам откгыта двегь туда и обгатно. Мы можем жить на одной стогоне, веселиться, бухать, кугить, но пги этом мы всегда знаем, что можем вегнуться. Но эта двегь закгывается, ского останется маленькая щелка, а потом она ― бам! ― захлопнется. А ведь у нас есть дом. Там тепло, там кговать, там мамин суп, там школа и угоки… Там геальность.

– Кажется, я поняла…― Я попыталась обратить все в шутку.

– Поняла?

– В твоей крови сегодня повышенная концентрация занудства. Тебе срочно нужно ее разбавить. Пошли к ребятам, Юрец сказал, он в парадке нашел бутылку самогонки…

Я встала с блока. У меня не было сил снова спорить и бороться ― ни с Тошкой, ни с самой собой. Друг дернул меня за рукав.

– Я говогю сегьезно, Сова. А тебе все «хи-хи».

Я закатила глаза. Достала из кармана жвачку, отправила в рот.

– Ну чего ты завелся? Сейчас же все хорошо! Со скинами не сталкиваемся, живем мирно, все прекрасно. Чего нудишь?

Он странно посмотрел на меня.

– Ты уже забыла, как месяц назад валялась в депгессухе, как тгупак? Уходила куда-то одна, возвгащалась убитая, в слезах.

– Не помню, ― беззаботно сказала я.

– А я помню. Это было после стычки со скинами. И потом, после Твеги.

– Не понимаю, о чем ты. Расслабься, сейчас все хорошо. Концерты, бухлишко, тусовки. Питерцы такие классные! И город классный! Здесь такой позитив…

Но Тошка был чернее тучи.

– А что дальше, Сова? Неужели мы так и будем заглатывать кислоту и спиды, как тик-так?

– Ты всегда все портишь, ― опять вспылила я. ― Тебе что, завидно, что мне весело? Ты такой зажатый! Расслабься и получай удовольствие. Это же Питер!

В ответ я услышала лишь очередной вздох.

– Ладно, дай мне жвачку.

– Последняя была. На мою, в ней еще есть вкус.

У нас на двоих ― одна сигарета, одна жвачка, и кто бы мог подумать, что одна жизнь.

– Ты не думай, я все понимаю, ― сказала я, ощущая вину. ― Просто я чувствую, все будет классно. Наша черная полоса позади. Давай побудем здесь, с ними. Что-то мне подсказывает, что мы наконец-то преодолели трудности. Все на подъеме!

– Надеюсь, что это так, Сова.

Все в упадке.

Мы шли по корпусу заброшенной дурки ― временного места нашей ночевки. Три дня мы ночевали в парадках, но оттуда нас выгоняли. Перспектива спать в холодной развалюхе не прельщала, но это только сегодня. Завтра нас приютят, снова пойдем на вписку.