Кэтрин Данн - Чердак [litres]

Я продолжаю размышлять в камере. Лежу на койке, где меня ничто не трогает извне, пойманная в ловушку собственной истории – память штука напористая, – у меня две жизни: одна в тюрьме, где ничто не меняется, и другая, которая меня гложет. В ней не то, что случилось, а то, что хранится в моих воспоминаниях. Однако должна быть точка, когда все перевернется, и я выйду отсюда, не тронутая тем, что тут происходило, не забыв, но не прожив прошлое; я могу представить нечто подобное – это Блендина.

Я больше не разговариваю, если только у меня не спросят нечто конкретное. Отвечаю «да», или «нет», или «не помню», если вопрос слишком сложный. Больше не лгу. Раньше твердила всем, кто соглашался меня слушать, что невиновна, и чувствовала себя обиженной, когда надо мной смеялись. Сообщала, что всего-навсего продала парню журналы, а он дал мне фальшивый чек. Сейчас об этом помалкиваю. Джойс сказала, что меня, наверное, подставил ее двоюродный брат Гарри из Индепенденса, его уже дважды сажали за подобные дела, и я подумала, может, я действительно не виновата. Вероятно, он и вправду меня подставил. Но вспомнила, какой он юный и уже женатый, работал в автомобильной обивочной мастерской, а жена, как он сообщил, официантка, все их три комнаты очень чистые, с мебелью хозяйки, его брюки всегда отутюжены. «Красная книга» – именно то, что требуется вашей жене, сказала я, и еще, возможно, «Журнал домохозяйки», а вам подойдет «Тру». «Ну, если вы считаете, что я не огребу за это неприятностей…» Никаких неприятностей: я зарабатываю голоса, вы получаете журналы, и это вам не будет стоить ничего. Я опустилась рядом с его стулом на коленях – так нас учили: стоять на коленях и глядеть клиенту в лицо, чтобы он не мог увернуться. В то утро мои распущенные волосы сияли, руки были белыми, длинными. Перед тем как постучать в дверь, я распылила в рот ароматный спрей, египетские глаза золотились веснушками. Я была так молода, а он лишь на год старше меня. Как мило, что ты уже женат, желаю тебе всего-всего. Когда я потянулась за бланком заказа, моя грудь коснулась его коленей, он медленно покраснел – как в Мизура, где краснеют от головы вниз, а не наоборот. Я же так обрадовалась, что управилась с дневной квотой, на улице по-прежнему солнечно, можно долго гулять среди золотистых листьев, меня ждет машина, и вот сейчас получу свою сотнягу. Мною гордятся: ты молодец, Кэй, но тебе нужно обналичить чек, поскольку он выписан на тебя, а не на компанию. Можешь это сделать, когда мы остановимся на ленч. Я заказала сандвич с ореховым маслом и бананом и какао – кофе не люблю, все смеялись и шутили, водитель пошел, чтобы позвонить Горацию – Дина взяли на краже со взломом, тц-тц-тц… Сходи-ка ты обналичь этот чек. Я оставила плащ с бархатным поясом и воротником и с серебряными пуговицами, который дала мне мать, взяла только сумку и протянула бумажку, и вот теперь отправляюсь бесконечно спать и очень устала.

Так случилось, что когда дракон только начал кашлять, маленький мальчик и маленькая девочка играли в доктора в материнском подвале. Когда начались сотрясения и появилось пламя, балки рухнули и стены дали трещины, с полок упали и разбились кувшины, маленький мальчик и маленькая девочка не пострадали. Из-за завалов перед дверью они долго не могли выбраться наружу и поэтому не сгорели вместе с остальными. Когда дракон на время уснул, они наконец выползли и огляделись. И едва узнали свой маленький городок, превратившийся в груды пепла. Кругом не было ни души. Дети успели проголодаться и, взявшись за руки, пошли, высматривая что-нибудь поесть. Перебрались через холмы, пересекли долины, пока не увидели гору, на которой спал дракон. Он был единственным живым существом. Солнце клонилось к закату, они поднялись на гору, залезли к нему в теплую подмышку и уснули. Утром с восходом солнца дракон, как привык, медленно, осторожно проснулся. Лежал не шевелясь и, глядя на небо, почесывался. Когда добрался до подмышки, извлек оттуда мальчика и девочку и поставил себе на живот, где мог их видеть. Зевая, потягиваясь и протирая глаза, дети сели и посмотрели на дракона. Тот оглядел почерневшую землю и произнес: «Привет. Я добрый дракон». Маленький мальчик и маленькая девочка ответили: «Привет. Мы проголодались». – «Одну минуту, – заторопился дракон. – Я это устрою». Поставил детей рядом с собой и встал. Повернулся и присел. Затаил дыхание, закрыл глаза, натужился и встал. На земле осталась груда коричневых комьев величиной с кулак. Дети подбежали, схватили, поднесли к лицам, но девочка свой комок уронила и жутко сморщилась. Это не арахисовое печенье – дерьмо! Мальчик тоже выбросил ком, и они с отвращением вытерли руки в пыли. Дракон удивился и сказал: «Простите, не понимаю, как это получилось. Попробую еще раз». Он отошел в сторону, немного подумал, присел, сделал глубокий вдох, задержал дыхание и крепко зажмурился. Скрестил пальцы на лапах и поднял хвост. И стоял в такой позе, пока не побелела морда, дети уже стали за него беспокоиться. Но тот поднялся на лапы и оглянулся. Мальчик с девочкой подбежали, чтобы посмотреть. Снова дерьмо. Дети покосились на дракона: в носу сопли, под мышками пот, в ушах сера, в пупке сера, в глазах слезы. Бесполезно. Ничего съедобного. Девочка с мальчиком сели и стали слушать, как у них урчит в животах. У дракона из глаз покатились крупные слезы, вскоре он притих и задумался. Прошло много времени, прежде чем он поднял голову и сказал: «А если бы арахисового печенья никогда не существовало? Не существовало бы и сбитых сливок, карамели и других приятных вещей?» – «Ты о чем?» – не поняли дети. «А если они были такими всегда, как сейчас, но люди верили, что они превосходно годятся для еды?» Дети посмотрели на дракона, переглянулись и улыбнулись. Наверное, он прав, решили они. Дети распрямились над коричневой кучей и стали есть. Дракон с облегчением взревел. Мальчик с девочкой ели, пока не почувствовали, что вот-вот лопнут, и с тех пор жили счастливо.