Кэтрин Данн - Чердак [litres]

Что ни город, то множество магазинов с хозяевами-немцами, где продают филей и ребра, жаркое и коньбургеры, и студенты беззастенчиво тащат все это к себе и подают в университете конячину под соответствующими соусами в искусственном этносе, другого слова не подобрать – невинного слова вроде говядины, свинины или оленины, и маленькие дамы покупают фунт для моего пуделя – вот он какой испорченный. Бедные матери кормят этим мясом лежащих дочерей, а сидящие малютки жуют его, не прожуют – такое оно жесткое, – и плачут в кино, если лошадка поранится, и во всех маленьких и средних городах люди виновато грызут в темноте лошадей, а несдержанная миссис Т. странно смеется, сучит ногами и испытывает желание нырнуть в любой возникающий перед ее глазами огонь.

Я пишу свое имя на стене за загородкой унитаза. Над вентиляционным отверстием есть место, но там ничего не видно, если не встать на горшок. От воздуха из канала стена почернела и засалилась. Я пишу по грязи пальцем. Несколько раз спускаю воду в унитазе, чтобы на меня не наткнулись. Начала свое занятие после того, как убрали вместе с Библией Пэтси.

Увидев ее, мы поняли, что она чудная. Я сидела в выгородке, чтобы хотя бы на время слинять из камеры. Открылась дверь, и Пэтси вошла, глядя прямо перед собой. Мы смотрели во все глаза. На ней был белый кашемировый костюм и сапоги из крокодиловой кожи. Стриженные наголо у ушей волосы маслянисто-черного цвета, что никак не подходило бледной мазилке на ее лице. Глаза красные и дикие. Под мышкой Пэтси держала огромную Библию в белом кожаном переплете. Когда она вошла, Кэти поднялась и сделала шаг навстречу, но надзирательница быстро закрыла дверь и отодвинула ее. Это была миссис Элиот. Мы все ее уважали, поэтому никто не возразил. Она сказала:

– Девочки, это Пэтси. Она некоторое время побудет с нами. – Улыбнулась нам на манер пожилой дамы, словно представляла гостью, и мы ее приняли. Сильно удивились, но некоторые поздоровались: «Привет, Пэтси». А потом, не зная, что делать, застыли. По виду Пэтси нельзя было сказать, будто она понимает, что перед ней мы. Миссис Элиот светилась гордостью.

– Кэти, будь так добра, принеси в четвертую камеру форму для Пэтси. На мой взгляд, подойдет четырнадцатый размер.

Кэти пошла за формой. Пэтси же с тех пор, как оказалась с нами, ни разу не пошевелилась. Ее глаза тупо смотрели в пустоту. Миссис Элиот тронула ее за руку, и они зашагали к четвертой камере. Мы двинулись следом, и я услышала, как прошептала Роуз:

– Кто, черт возьми, она такая? Линда Берд?

Миссис Элиот направила новенькую в дверь четвертой буквально за секунду до того, как та врезалась в стену. Пэтси немедленно распласталась на моих нарах. Раздался храп, и я наклонилась к ней. Миссис Элиот быстро подняла Пэтси, сказав:

– По-моему, эти нары заняты, дорогая. Вот хорошие, и они ничьи. Чувствуй себя как дома. А если что-нибудь понадобится, обращайся к Кэти. Она принесет тебе красивую чистую форму. Переоденься и отдай ей гражданское, чтобы она его повесила и оно было чистым, когда ты будешь выходить на свободу. Договорились? Девочки помогут. Доброй ночи, дорогая. – Она похлопала Пэтси по плечу и, ободряюще нам улыбнувшись, ушла.

Пэтси так и не пошевелилась. Мы молча глядели на нее, а она уставилась в пол. Тишину нарушила Кэти – ввалилась, прижав ладонь к губам, на плече форма, на другом – двухцветные ботинки с крепко завязанными шнурками.

– Разойдитесь, овцы!

Девушки, ворча, расступились. Я осталась сидеть на своих нарах, откуда никто не мог прогнать меня.

Кэти бросила вещи на нары Пэтси:

– Влезай в это, а свои шмотки дай мне. Стягивай.

Пэтси подняла голову, и я заметила, что весь ее скальп сдвинулся с лица примерно на четверть дюйма – глаза навыкате, губы стали раздвигаться. Я быстро сказала, что у нее красивая одежда, она получила хорошую койку, поинтересовалась, за что сюда попала. Я не продавала журналы. Требуется особый навык, чтобы отвлечь человека от опасности, если он ее чувствует.

Пэтси говорила, а я задавала вопросы. Мы стали, если так можно выразиться, подругами. У нее был невероятно плаксивый голос. Действовал раздражающе – казалось, что она вот-вот разревется от боли. Будто Пэтси постоянно на грани чего-то, но никак не переступит. На грани слез, бешенства, хандры. Не могла попросить передать масло без того, чтобы в голосе не возникли умоляющие нотки: «Только, пожалуйста, не надо меня ненавидеть».

В моей памяти ее лицо и лицо Мэри-Софи слились в одно – впечатление было одинаковым: бесформенное, бескостное, с обвисшей кожей, бледные глаза с красными точками, всегда беспокойно, дергается. Пэтси не могла смотреть собеседнику в глаза.