Даниэль Шпек - Bella Германия

Когда урожай собрали и он уже бродил в бочках, дон Калоджеро покинул остров. Солнце скрывалось за потухшим вулканом уже в шесть, на Салину обрушились первые штормы. Небо стало серым. Стромболи и Панарея больше не просматривались на горизонте.

Таня училась у Розарии вязать, а Винченцо не находил себе места. Стены старого дома душили. В глаза домашним он старался не смотреть. Все знали – и никто не говорил о Кармеле.

За столом вели обычные разговоры, но явственно угадывался шелестящий шлейф старых обид и грехов – то была тень Кончетты. Похоже, Таня была здесь единственной, кого не затронул темный яд, по капле которого сицилийцы с детства получают вместе с каждой съеденной облаткой всепрощающего Господа. Потому что всепрощение подразумевает греховным каждое самостоятельно принятое решение.

Но не было ничего более противного духу Винченцо, чем признание грехом или ошибкой дни, проведенные с Кармелой. Как может быть грехом то, что примирило его с жизнью? Свидания с Кармелой в старом доме возродили его.

Но теперь он медленно умирал. Снова.

В декабре Таня закончила диссертацию и поехала в Липари, чтобы переплести ее и отправить в Германию куратору, которая поддерживала ее все это время. Вернувшись, Таня застала семью за праздничным ужином. Розария приготовила orecchiette al ragù di pesce и involtini di totano con finocchietto selvatico [152] Паста в виде «ушек» с тушеной рыбой и рулетики из кальмаров с диким укропом ( ит. ). по рецепту своей матери. Винченцо открыл бутылку лучшего из имевшегося в доме вина. На какой-то момент ему показалось, что они и в самом деле готовы оставить в прошлом все, что их разделяет, и начать заново, как одна семья, о какой он всегда мечтал.

Но за столом Таня не проронила ни слова. А когда легли в постель, поцеловала Винченцо в щеку и тут же уснула.

Ночью ветер усилился. Он скрипел ветками деревьев и стучал ставнями, но дождь так и не пролился.

На следующий день Таня подарила пишущую машинку маленькой Мариэтте и упаковала свои скудные пожитки в старый чемодан. Винченцо с утра чинил крышу на террасе. Войдя в комнату, он с изумлением обнаружил, что Таня куда-то собралась. Он все понял сразу.

– Мне не нужно ничего тебе объяснять, – сказала она.

– Но ты не можешь уехать просто так.

– Могу.

– Таня, я больше не вижусь с Кармелой.

– Я уезжаю не из-за нее. Я уезжаю, потому что все знают, но никто не говорит. Нам попросту больше нечего дать друг другу, так что мне здесь делать?

Таня поправила покрывало на постели и подняла чемоданчик. Заглянувшая к ним Розария с одного взгляда поняла, что происходит.

– Таня, подожди. Ты не хочешь становиться сицилийской домохозяйкой, но этого вовсе и не нужно. Я тоже хочу, чтобы все было иначе…

Таня было направилась к двери, но Винченцо схватил ее за рукав:

– Подожди же… Ведь у нас с тобой была цель, разве нет? Как мы собираемся переустроить общество, если не можем измениться сами?

– Я уже изменилась, Винченцо. А здесь ничего не поменяется и за сотню лет. И потом, признайся, о переустройстве общества ты думаешь в последнюю очередь.

– Они арестуют тебя на границе.

Он попытался отобрать у нее чемодан, но Таня ему этого не позволила.

– Я вышла на связь с товарищами из Неаполя. Мне сделают новый паспорт.

– Так ты давно это спланировала?

– Оставь меня в покое.

Винченцо загородил дверной проем. Завязалась борьба, которую остановило только вмешательство Розарии. Тяжело дыша, Винченцо с Таней стояли друг против друга, и он наконец осознал, что все и в самом деле кончено.

– Я отвезу тебя в гавань, – сдавленно сказал он.

– При таком ветре судно могут не выпустить, – заметила Розария.

Но перспектива застрять на проклятом острове лишь прибавила Тане решимости.

Прощание вышло коротким. Розария плакала. Ее мать сказала, что все к лучшему и она, мол, с самого начала знала, чем кончится. Винченцо сорвал с ИЗО брезент, который тут же унесло ветром – через забор и улицу, в сторону моря. Никто не побежал за ним.

Он все еще надеялся переубедить Таню в дороге.

– В тебе живут два человека, – сказала она, уже сидя в машине. – И ни один из них не может взять верх над другим. Ты обречен разрываться между двумя странами, двумя женщинами… А я так не могу.

– Я тоже.

– Но ты научишься.

В гавани через парапет каменной набережной швыряло клочья белой пены. Ни корабля, ни парома не было видно.

– Алискаф еще в Липари, – сообщил начальник гавани, прикрывая мясистое лицо краем плаща. – Если ветер стихнет, он отчалит. Если нет… – Он пожал плечами.