Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Не пойму, — сказал старпом, — с усами он или без.

— Вот это-то и есть главная примета, — отвечал юнга. — Мне и мама всегда говорила. Главная примета папы: так это не поймёшь — с усами он или без.

— Надо возвращаться, — сказал капитан, — всё-таки должен же сын поговорить с отцом, тем более с такою приметой. Дело за тобой, друг мой, — и капитан глянул мне в глаза, — в силах ли ты вернуться?

— Я не в силах, — отвечал я, — но и не вернуться тоже нельзя. Ненавижу этот остров, но потерплю. Пахомыч, друг, ещё хоть полстакана.

Нашим возвращением островитяне были потрясены не меньше, чем крепдешином в небе.

Действительно, ведь так же не бывает: подающий подаёт, проходит мимо и обычно не возвращается. А тут вдруг вернулись. Да неужто целковые раздавать?

Не раздавая, однако, никаких целковых, ведомые медальоном, мы просекли строй нищих и подошли к мраморному камню, вокруг которого собрались особо грязные и жалкие собиратели подаяний. Они однообразно скулили:

— Подайте, кто сколько может… Подайте, кто сколько может… Подайте, кто сколько может…

кто сколько может…

сколько может…

На мраморном же камне сидел человек, который эту фразу, отточенную веками, трактовал иначе:

— Подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ.

Такой поворот идеи несколько обезоружил нас, и лоцман даже забормотал:

— Да как же так, ребе, откуда же мы возьмём?

— Действительно, — поддержал я Кацмана, — скажите, равви, как это я МОГУ подать столько, сколько НЕ МОГУ?

— Очень просто. Рубль вы можете подать?

— Могу.

— А двадцать?

— Ну, могу.

— Без «ну», без «ну», дорогой благодетель.

— Могу, — сказал я, скрипя зубами.

— И без скрипенья зубов, пожалуйста.

— Пожалуйста, — сказал я, убрав скрипенье. — Вот двадцатка.

— Э, да двадцатку вы можете, а я прошу, сколько не можете.

— Это сколько же?

— Да я-то откуда знаю? Ну, скажем, сотню.

— Куда? Чего? Это уж вы хватили. Сотню… да я и денег-то таких в глаза… нет, никак не могу…

— Ну, а если поднапрячься?

— Нет.

— А если дико-дико перенапрячься?

— Нет, нет и нет!

— А вы в глубину-то души загляните. Загляните и поглядите, чего там, в глубине-то вашей? Есть ли сотенка?

Повинуясь какому-то магнетизму, исходящему от этого человека, я действительно заглянул в глубину своей души и нашёл там, прости меня Господи, парочку сотен. Доставать их, конечно, не хотелось, но тогда чего я, как дурак, ввязался в эту философию?

— Могу, — сказал я. — Пару сотен могу, но уж не больше.

— А тыщу?

— Ну, это уж вы вообще… откуда? Тыщу чего? Рублей? Долларов? Пиастров?

— А если б ты всё продал? — ввязался неожиданно лоцман Кацман. — Набрал бы небось тыщонку.

— Дружба с вами, лоцман, стоит значительно дороже, — обиделся я. — Вопрос: кто даст такие деньги?

— Я не дам, — сказал капитан и развёл нас с лоцманом мановением пальца. — Позвольте теперь и мне задать вопрос. Я прекрасно понял фразу: подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ. В этом, наверно, и есть смысл истинного подаяния. Но — бывало ли такое? Подавал ли вам кто-нибудь? Получали ли вы просимое?

— Бывало, подавали, получал, — кратко ответил сидящий на мраморе.

— Часто?

— Примерно раз в два года.

— И что это за люди, подающие столько, сколько НЕ МОГУТ?

— Вполне достойные люди.

— Но всё-таки: возраст, пол, образование?

— Всякий раз — это уникальный случай, — уклончиво отвечал сидящий на камне.

— Ну расскажите же, это так любопытно.

— В каждой профессии есть свои секреты, — усмехнулся сидящий на мраморе. — А потом, вы как будто из комиссии по расследованию. Приплыли на своём «Лавре», испоганили небо крепдешином, да ещё рассказывай, кто мне сколько подаёт. Скажу одно: тот, кто слышит мою просьбу о подаянии, всегда задумывается о своих возможностях, как умственных, так и морально-материальных. Всё!

И сидящий на мраморе прикрыл очи.

— Нет, не всё, — парировал вдруг Пахомыч. — У нас есть ещё вопрос, очень и очень важный. А именно: нам бы хотелось знать, С УСАМИ вы или БЕЗ?

— А вы что ж, сами не видите?

— Видим. Но толком не разберём. То вроде бы с усами, то вроде — нет.

— В этом-то весь фокус, — улыбался сидящий на мраморе. — А то, чего уж проще: отпустил усы и ходишь как дурак, а ребятишки и вопиют: «Эй, усатый-полосатый!»

— Конечно, это фокус, — сказал Пахомыч, — но для чего он? Кому нужен такой фокус? Скажите же всё-таки: С УСАМИ вы или БЕЗ?