Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

Раз я видел, как чибисы гоняли пустельгу.

Пустельга неосторожно приблизилась к их гнезду и попала в переплёт. Один чибис всё время кувыркался перед её носом и мешал лететь, а второй налетал сверху и лупил по чему придётся.

Прогнавши хищника, чибисы опустились на землю и пошли пешком по лужам, помахивая своими гордыми хохолками.

Пастух Володя подстрелил птицу и принёс её мне.

Вот, — сказал он, — погляди, чего я подстрелил. Птица была живая. Дробь перебила ей крыло.

Седая с золотыми глазами птица злобно глядела на меня, клацала клювом и шипела.

— Нечего на меня шипеть, — сказал я. — Не я тебя подстрелил, а вот этот болван. Зачем ты её подбил-то? — спросил я Володю. — Взбесился, что ли?

— Она летит, я и думаю: дай вдарю.

— Тебе бы вдарить. В глаз.

Пастух Володя обиделся. Прищурил глаз, которым целился, отошёл в угол избы и на корточки присел.

Седая птица с золотыми злыми глазами сидела на столе. Как только я приближался, она шипела и стучала клювом, лапы и когти её были острые, страшные.

Она была крупная, величиной с ястреба-тетеревятника, на груди и на хвосте у ней чёрные крапины, но общее впечатление получалось серебряное, седое, зимнее.

— Что это за птица-то? — бубнил в углу Володя. — Как хоть её звать?

— Бутео лагопус, — ответил я. — Да ты всё равно не запомнишь.

— Чего… бутя? — Володя окончательно забился в угол и прищурил теперь и другой глаз, которым не целился.

— Иди помоги, — сказал я. — Попробуем вправить крыло.

Я надел толстые кожаные перчатки и, пока Володя удерживал птицу, как мог вправил крыло.

Это было тяжелейшее дело. Бутео лагопус клацал, трещал и клевался, раздирал когтями и перчатки, и куртку.

На место перелома уложил я две дощечки-шины, положил на них тугую повязку, так, чтоб не сорвал её с крыла яростный Бутео лагопус.

Потом мы вынесли птицу на улицу, усадили на забор. С ненавистью смотрел на нас Бутео лагопус. Бесстрашными и сильными были его глаза.

— Что ты на меня так смотришь? — приговаривал я. — Это он тебя подбил, я-то при чём?

Но раненый Бутео лагопус не видел между нами — Володей и мной — никакой разницы.

«Бутео лагопус» — это латинские слова. А по-русски птица эта называется очень просто — зимняк.

В наших краях он появляется очень редко, перед самой суровой зимой.

Когда в лесу кричит сойка, мне кажется, что огромная еловая шишка трётся о сосновую кору. Но зачем шишке об кору тереться? Разве по глупости?

А сойка кричит для красоты. Она думает, что это она поёт. Вот ведь какое птичье заблуждение! А на вид сойка хороша — головка палевая с хохолком, на крыльях — зеркала голубые, а уж голос, как у граблей, — скрип да хрип.

Вот раз на рябине собрались три сойки и давай орать. Орали, орали, драли горло — надоели. Выскочил я из дому — сразу разлетелись. Подошёл к рябине — ничего под рябиной не видно, и на ветках всё в порядке, непонятно, чего они кричали. Правда, рябина ещё не совсем созрела, не красная, не багряная, а ведь пора — сентябрь.

Ушёл я в дом, а сойки опять на рябину слетелись, орут, грабли дерут. Вслушался я и подумал, что они со смыслом трещат.

Одна кричит: — Дозреет! Дозреет!

Другая: — Догреет! Догреет!

А третья кричит: — Тринтрябрь!

Первую я сразу понял. Это она про рябину кричала, мол, рябина ещё дозреет, вторая — что солнце рябину догреет, а третью не мог понять.

Потом сообразил, что сойкин «тринтрябрь» — это наш сентябрь. Для её-то голоса сентябрь слишком нежное слово.

Между прочим, сойку я эту заприметил. Слушал её и в октябре, и в ноябре, и всё она кричала: «Тринтрябрь!»

Вот ведь дурында, вся-то наша осень для неё — тринтрябрь.

В поле стояло четыре стога.

Всякий раз, проходя мимо, я с удовольствием смотрел на них. Мне нравилось, как движутся они от дороги к лесу, и я всегда про себя их пересчитывал: раз, два, три, четыре…

Однажды шёл я по дороге и, как обычно, принялся считать: раз, два, три, четыре…

Где же третий стог? На счёте «три» стояла лошадь. Она явно дожёвывала остатки третьего стога.

«Неужели целый стог сжевала? — думал я. — Да нет, наверно, стог увезли, а лошадь случайно попала на это место».

Прошёл месяц, и снова я оказался неподалёку, и счёт получился такой: чибис, два, заяц, четыре.

Не было уже первого стога, и на месте его прохаживался чибис, а между вторым и четвёртым поднял я зайца.

А ещё через месяц никакого уже не получилось счёта. Не было видно в поле ни чибиса, ни зайца, только один четвёртый стог стоял, занесённый снегом. Так и простоял он до самой весны.