Рэйчел Кушнер - Комната на Марсе [litres]

– Эй, – сказала я, – я как раз думала, как бы нам пересечься.

Я совершенно забыла про него. Я о нем ни разу не вспоминала.

– Я во дворе «В», – сказала я, – и я думала о вашем предложении достать мне что-нибудь почитать. Было бы здорово.

Он расцвел, словно я сделала ему одолжение, тогда как это я просила его. Мы еще поболтали немного, и он сказал в порыве воодушевления:

– Почему вы не запишитесь на мои занятия?

– Здесь дают только подготовку к школьному аттестату. Это уровень образования наших надзирателей.

– Ну, да, – он сдержанно хохотнул, – но, поскольку это все, что у нас есть, я строю программу на чтении. Мы читаем книги и обсуждаем их. Попробуйте. Я был бы рад видеть вас в классе.

И он сказал мне, как записаться к нему на занятия.

Сэмми была права, когда сказала, что работа поможет мне сохранить рассудок. Я это поняла. Работа отвлекала от ненужных мыслей. Вместо них я сосредотачивалась, как и остальные, на текущих задачах.

Конан вырезал из дерева самотыки. Он принялся работать над ними, как только наш инструктор открыл марафон по чтению книжек в мягкой обложке. Каждый день он приходил на работу с книгой, садился на свое место и погружался в чтение. Это были бульварные романчики с пошлыми картинками на обложках и рельефными буквами, в духе «Дважды убитой». Замусоленные и разбухшие от влаги, из тех, что люди оставляют в благотворительных коробках. Инструктор читал их, не отрываясь, по семь часов, день за днем, пока Конан доводил до совершенства свои творения шлифовальным и фасочным станками. Они со Слезой соревновались, у кого выйдет лучший самотык. Кроме того, у них имелись контакты на центральной кухне на запретную продажу огурцов. Кухни блочного уровня получают огурцы нарезанными, для предотвращения неуставного и нелегального использования провизии, то есть в качестве самотыков. Заключенные, работающие на центральной кухне, продают огурцы целиком с черного хода.

Норвежка вырезала деревянные свастики и пентаграммы. Мое же нововведение касалось колбасы. Во время обеденных перерывов я стала поджаривать мою колбасную нарезку электрическим тавром, которым мы клеймили все свои продукты. На тавре значилось «ПУТК»: Производственное Управление Тюрьмы Калифорнии. Я была ответственной. Я заклеймила с обеих сторон свою колбасу, а потом и хлеб для сэндвича. Железо прекрасно поджарило хлеб и мясо. И я стала поджаривать сэндвичи всем желающим в обмен на пакетики растворимого кофе. Я научилась прятать кофе на случай шмона после работы. Так я постигала тюремные порядки. У тебя норовят отобрать любую мелочь.

По субботам нам разрешалось ходить в библиотеку. Но все, что нам выдавали, – это Библии: версия короля Иакова и новая версия – этим ограничивался читательский выбор. Мы с Сэмми каждую субботу прочесывали справочники, пытаясь выяснить, кому я могу писать письма о Джексоне. Однажды, выходя из библиотеки, я опять столкнулась с Хаузером. Скоро я должна была начать заниматься у него.

Я сказала ему, что там нечего читать.

– Я знаю. Поэтому я заказал для вас несколько книг. Они еще не пришли? Пришлось заказывать на «Амазоне», потому что мы не можем давать вам книги напрямую.

Я представила руки Сэмми, сматывавшие удочку, с жертвой на крючке. «Медленно, – говорила она, – нужно делать это медленно».

– Я их еще не получила, – сказала я ему.

Требовалось время. На тюремной почте сортировали посылки для трех тысяч женщин.

Я продолжала звонить адвокату Джонсона, потому что он был единственным, с кем я могла связаться, так как он пользовался «Глобал-телесвязью». Как правило, он не отвечал, но один раз все же принял звонок. Он сказал, что у него есть новость. Он увольнялся, после тридцати лет работы публичным защитником, и я больше не смогу связаться с ним по этому номеру.

Все казалось настолько безысходным, что мне с трудом верилось в реальность происходящего. Никому, кроме меня, не было дела до судьбы Джексона. А я не знала, где он. Я не могла поговорить с ним. Я застряла в тюрьме в Калифорнийской долине, под бескрайним знойным небом, с которого палило солнце, и тупо глазела на птиц поверх колючей проволоки, высчитывая, сколько времени понадобится грузовику на объезд всей этой территории по периметру. Воображая крутую и прекрасную Энджел Мари Яники, пролезающую сквозь забор.

Я то и дело прокручивала в уме воспоминание о том, когда Джексону было пять лет. Была осень, и моя мама поехала с нами в парк Тилден, в Восточном заливе. Над нами возвышались деревья с листвой насыщенного ярко-лилового цвета, в который я иногда красила волосы. Были деревья с золотой и багряной листвой. В Калифорнии такое не часто увидишь. Моя мама, Джексон и я сидели и смотрели, как ветер качает эти разноцветные деревья. Джексон был заворожен.