Вячеслав Прах - Храм мотыльков [litres]

– Потому что на улице слишком шумно.

– Правильно. Никому нет дела до меня, внешность у меня незапоминающаяся, и мое лицо вряд ли кто вспомнит в этом городе.

– Опишите себя. Как вы выглядите, сколько вам лет, какая одежда сейчас на вас.

Это уже была не простая беседа, а настоящий сеанс психотерапии. Фредерик погружался в глубины души пациента, лежавшего перед ним.

– Мне восемьдесят лет. Мои волосы – белые, мои брови – тоже белые и густые, у меня белые даже глаза. Мои руки дрожат не так сильно, как у Гарри, пальцы уверенно стучат по знакомым клавишам. Я пишу пьесу «Родимое пятно». Меня вдохновляет не Рим, нет, меня вдохновляет молодая особа в красивом платье с родимым пятном на оголенной шее, итальянка лет двадцати. Она сидит в середине кафе за столиком рядом с каким-то неуместным типом, итальянцем, плохо одетым. Конечно же, красит мужчину не одежда, но женщина всегда обращает внимание на то, дорого мужчина одет или нет. Так вот, я страдаю провалами в памяти, у меня обнаружена болезнь Альцгеймера, да, это не раковая опухоль, доктор, но доставляет немало неудобств. Вот ты сидишь, отдыхаешь в кафе и пьешь кофе. А когда ставишь чашку на стол, то забываешь, где ты и почему у тебя такие морщинистые руки, почему они в коричневых пятнах и что это за суета вокруг тебя, что за город такой, в котором температура воздуха выше тридцати и где задыхаешься, даже сидя в тени.

– Когда у вас обнаружили болезнь Альцгеймера?

– Не помню когда.

– Вы мне врете сейчас?

– Нет.

– Вы пишете пьесу о женщине, она ведь пустышка, дешевка. Согласны?

– Согласен. Но объясните, прошу вас, с чего вы сделали такой вывод, доктор.

– Все просто. В вас давно угасла сексуальная энергия, двигатель вашего душевного подъема…

Ричард Ло его оборвал.

– Порыва… Не «подъема». Ваша фраза слишком пошло звучит и все портит.

– Пусть будет «порыва». Я не против.

– Да, порыв слаб, и мои чувства туманны, но ведь пальцы помнят, какие на ощупь родимые пятна у женщин, тело, возможно, помнит…

На этот раз доктор Браун забрал пешку.

– Ваше тело не имеет памяти. Кожа и все, что под ней, реагирует лишь на сигналы мозга.

– Я слишком стар, доктор. И через несколько минут я умру.

– Вы еще не стары, Ричард Ло. И хватит передо мной разыгрывать комедию.

– Я не разыгрываю перед вами комедию, доктор Браун, – произнес пациент каким-то поникшим и жалобным голосом.

– Вы мне нагло врете. Я верю в то, что вижу своими глазами. А вижу я сейчас вас, лежащего на полу, а не восьмидесятилетнего старика в уличном кафе Рима.

– Хотите, я покажу вам старика, доктор?

– Бессмысленный вопрос. Вы абсолютно здоровы и отнимаете у меня время, которое я мог бы потратить на пациента, действительно нуждающегося в моей помощи. Вам не нужна помощь, вам нужен лишь зритель. Пусть санитары вас слушают. С меня хватит.

Фредерик встал со стула и направился к выходу. Почему он так поступил? Да хотя бы потому, что все, сказанное в этой комнате, было не то чтобы абсурдным, а скорее – неуместным, неестественным. Да, такое поведение имело место быть у человека с расщеплением личности, но перед ним сидел не Билли Миллиган, не Дорис Фишер, и не было у его пациента диссоциативного расстройства, которое доктор изучал в мельчайших деталях уже два десятка лет, его собеседник был способен лишь на пустой лепет. Его голос не менялся, не перенимал старческий хрип, его тело даже не содрогнулось, когда он якобы «переключился» и стал вдруг стариком. Не верил доктор Браун, хорошо изучивший людей за всю свою многолетнюю практику, ни единому слову Ричарда Ло. Да, он мог бы его рассматривать как соперника, даже как коллегу, но как больного – нет. Этот человек с повязкой на глазах был абсолютно здоров.

– Если снимете повязку с моих глаз, то, клянусь, увидите Рим собственными глазами, и вам станет душно. Снимите с моего лица повязку, доктор Браун!

– Нет.

– Вы боитесь меня?

Фредерик ничего не ответил, лишь хлопнул дверью, оставив своего собеседника в полном одиночестве.

– Мой пациент абсолютно здоров. Что за игру вы ведете со мной?

Доктор Браун ворвался в кабинет главного врача без стука.

– Вы о Ричарде Ло, как я понимаю, доктор. Хм… Садитесь, садитесь. Не стойте. Вы сделали заключение, Браун, что ваш пациент здоров? Прошу вас взвесить каждое ваше слово, так как от этого зависит, займете вы мое кресло или нет, – доктор Стенли сделал многообещающую паузу. – Если ваше заключение, молодой человек, не верно, то вы проиграли.