Вячеслав Прах - Храм мотыльков [litres]

– Здравствуйте, Ричард.

– Доброе утро, доктор Браун.

Фредерик пришел к своему собеседнику с пустыми руками. Ему не нужен был ни лист, ни карандаш, ни пустая история болезни. Он занял свой стул, который, казалось, был предназначен только для него одного.

– Вы умерли вчера утром, Ричард, от сердечного приступа. Как мне теперь вас называть?

– Я умер?

В голосе пациента прозвучало неподдельное удивление.

– Да, в десять утра в Риме, за своей печатной машинкой Brother в одном из уличных кафе. Как вы и говорили.

– Как я говорил что, доктор?

– Что вы стары и сейчас умрете.

– Я не стар, доктор Браун. Не настолько, чтобы умереть сейчас.

– Как я понимаю, вы хотите сказать, что не говорили вчера о том, что вы пишете о любви. Когда я спросил у вас вчера, пишете ли вы, лежа на полу в этой комнате, вы ответили мне, что не можете не писать и что даже сейчас пишете, находясь на одной из центральных улиц Рима. Вы без лишней скромности признались мне, что вам восемьдесят лет и что вы страдаете болезнью Альцгеймера. А сейчас вы хотите сказать, что не произносили вслух ничего подобного?

– Я не говорю вам, что такого не было. Если вы утверждаете так уверенно, значит, все так и было, но я не помню этого. Я не лгун, доктор, ложь ведет…

– Ложь ведет к бездне, а вы ясно видите свой путь. Это я уже слышал, безымянный человек.

Пациент ничего не ответил на это.

– Если я умер вчера, доктор, то принесите на мою могилу цветы. Настоящие, живые, терпеть не могу искусственных.

Фредерик посмотрел на искусственный тюльпан в вазе на столе. Доктор Браун принял правила этой игры и решил забрать у своего соперника пешку.

– Вы умерли, так и не дописав свою последнюю поэму.

И на это его собеседник ничего не ответил и не стал исправлять неуместное в данном предложении слово – «поэма». Не так уж и прост оказался соперник, как подумал про себя человек, который привык всегда до конца сражаться и побеждать.

– Жаль. Поэмы красивее, чем люди, – спустя некоторое время ответил писатель, который умер вчера.

– Она называлась «Родимое пятно». Не помните?

– Очень красиво. Но нет, не помню, доктор.

– Плохо. Знаете, еще вчера я думал, что вы абсолютно здоровы и несете всякую чепуху, любую ахинею, которая только взбредет вам в голову. А теперь я считаю, что вы больны, но точный диагноз я не могу поставить, не исследовав все симптомы. Вы поможете мне вас вылечить? И как вы хотите, чтобы я вас называл?

– Называйте меня Безымянным, доктор.

– Хорошо. Безымянный, вы видите сейчас меня?

– Нет.

– Почему? Потому что в этой повязке нет щелей?

– Не поэтому, доктор. У меня закрыты глаза.

– Так откройте их! – повелительно сказал доктор Браун.

– Не хочу, – спокойно ответил его собеседник.

– Почему?

– Они устали.

– Вы сейчас пишете, Безымянный?

– Нет.

– Потому что вы мертвы, а вашу печатную машинку выбросили на свалку или потому что нет вдохновения?

– Нет, доктор. Я не пишу, потому что нахожусь в психиатрической клинике со связанными руками. Мне кажется, что вы сейчас издеваетесь надо мной.

Доктор Браун невозмутимо продолжал.

– Кто вы, Безымянный? Сколько вам лет? Живы ли ваши родители, есть ли у вас дети?

– Я не знаю, кто я, доктор. И представления не имею, есть ли у меня дети.

– Вы потеряли память?

– Я думаю, что да.

– Вы попали в аварию, или кто-то из ваших близких внезапно умер, или вас изнасиловали? Есть у вас догадки на этот счет?

– Никаких.

– Хорошо, Безымянный. Если я сниму сейчас с вашего лица повязку, вы откроете глаза?

– Нет.

– Вы не хотите посмотреть, как я выгляжу?

– Не хочу. Я знаю, как вы выглядите доктор. Не ваша одежда и туфли, а вы, ваше лицо, руки, шея, волосы. В моем мозгу есть картинка с вашим изображением, и всякий раз, обращаясь к вам, я вас представляю.

– Позвольте поинтересоваться, Безымянный, как я выгляжу на вашей картинке?

Перед доктором Брауном на этот раз предстал совершенной другой тип темперамента, если вчера он разговаривал с флегматиком, скрытым сангвиником, а в опасных для жизни ситуациях, в которых нужно принимать незамедлительное и точное решение, – даже холериком, то сейчас он общался с человеком меланхоличным. То есть полной противоположностью вчерашнего пациента. У доктора было такое чувство, словно в палату положили другого человека. Была вероятность расщепления на личности, но небольшая, так, по крайней мере, считал доктор Браун. Здесь было что-то совершенно другое, необъяснимое, а оттого – притягательное и загадочное.