Майкл Задурьян - В погоне за праздником

Я лезу в сумочку за голубой таблеткой, пытаюсь разломить таблетку пополам, однако не получается. И хотя считаю это неразумным, но глотаю таблетку целиком и запиваю рутбиром “Фейго”.

Минут через десять становится получше, зато наваливается дремота. Впереди появляется реклама заправки в городе Чендлер. Мне припоминается что-то из путеводителя насчет неплохого места для ночевки там. Как только мы въезжаем в город, замечаю вывеску мотеля “Линкольн”.

– Джон, сверни сюда. Сегодня мне хочется поспать в настоящей кровати.

Джон делает, как велено, счастлива доложить вам. Мы подъезжаем и останавливаемся возле главного здания. Даже в моем паршивом состоянии я вижу, что местечко и впрямь премилое, старинная гостиница для автомобилистов, еще тридцатых годов. К счастью, и свободный домик находится.

Когда мы проезжаем позади главного здания к своему бунгало, я говорю:

– Джон, смотри, сколько старых машин.

– Ты подумай! – слегка присвистывает он.

Я указываю на серо-зеленую машину, тупорылую, с фарами-луковицами.

– Джон, там “студебекер” 1950 года. Помнишь? У нас такой был, когда мы поженились. На нем ты учил меня водить.

– Черт подери! – откликается он. – Хорошая была машина.

– Господи, как ты однажды орал на меня. Я на тебя тогда очень обиделась.

– Ты отвратительно водила машину, – качает головой Джон.

Я бы рада заткнуть ему рот, но, вынуждена признать, он прав. Водила я ужасно. Так и не научилась толком. Всегда боялась включить слишком большую скорость. Ненавидела автострады, левые повороты и параллельную парковку. На меня то и дело кто-нибудь орал – либо Джон, либо водители других автомобилей. Но в Детройте почти невозможно жить без машины. Зато как только дети подросли, я предоставила им возить меня повсюду. А уж с тех пор как Кевин получил права, больше за руль не садилась.

– Старый “империал”. Красавец, – говорит Джон, заприметив кичевый лиловый корабль с великанскими плавниками и окольцованными фарами, более похожими на бойницы.

Да, мы действительно из города автомобилей. Паркуемся рядом с ярко-красным “фордом-пинто”, на номере которого вместо цифр надпись:

НАФИГИДИ

Домик маленький, но чистый, удобный. Мне хочется одного – поскорее в постель, но сначала надо убедиться, что и Джон прилег.

– Давай немного поспим, Джон. Вещи потом занесем.

– Я не устал.

– А я устала. – Я включаю телевизор, чтобы его отвлечь.

Мы все еще смотрим повторные показы старых серий “МЭШ”, и Джон моментально погружается в привычное зрелище. Клянусь, он каждую серию видел раз сто, но по-прежнему радуется им. Я думаю, вот почему ему так это нравится: сериал и знакомый, и в то же время каждый раз все для него ново. Я запираю дверь и опускаюсь на слишком мягкую кровать. Устала до смерти.

Когда я просыпаюсь, Джона рядом не нет. Всего 17.25, не так уж долго я спала. Только бы он никуда не убрел далеко! Спускаю ноги с края кровати, поднимаюсь, опираясь и на трость, и на тумбочку у кровати. На ногах я отчего-то чувствую себя легче, как будто в этой позе тело считает себя здоровым. Открываю дверь домика и, к моему облегчению, застаю Джона в шезлонге: просто сидит и смотрит в пространство. На столике перед ним наш проектор.

– Джон.

– Я установил проектор.

– Молодец, но пока еще слишком светло, чтобы смотреть слайды.

– Это я вижу, Элла. – Он все еще помнит, что такое сарказм.

– Ну хорошо. Немного погодя повесим простыню. А пока давай сделаем сэндвичи. Есть ветчина и вареная колбаса. Что выбираешь?

– Колбасу.

Могла бы и не спрашивать. Тридцать пять лет, уходя на работу, Джон брал с собой бутерброды с вареной колбасой. Колбаса, кусочек американского сыра и капелька горчицы. Сэндвич резать поперек, а не по диагонали. Я хоть с закрытыми глазами сделаю ему бутерброд.

Мы возвращаемся к трейлеру. Проектор оставляем где стоял, нет сил таскать его туда-сюда. Я готовлю сэндвичи, достаю чипсы и рутбир. Дискомфорт улегся, и я решаю смешать себе традиционный коктейль. Достаю спиртное, выкапываю пару рассыхающихся кубиков сахара, добавляю дольку апельсина на шпажке и вишенку – традиционный так традиционный. Джону просто сок. Солнце заходит, и его разум тоже постепенно меркнет.

– Мы дома? – спрашивает Джон, когда мы устраиваемся на пластмассовых стульях перед дверью.

– Нет, дорогой. Мы пока не домой едем. Мы путешествуем.

– А!

Я знаю, ему нелегко. Всего два якоря осталось у Джона в жизни – наш дом и я, и один якорь, дом, я отняла у него. Но никто – ни врачи, ни наши дети, ни конгрессмен, возьмись он самолично меня уговаривать – не убедит меня, что эта поездка – дурная идея. Черт, других идей у нас и вовсе нет.