Владимир Шапко - Переезд на юг

На следующий год опять пригласили Агеева и Марию к себе, в дом на Котова. Чтобы те хорошо отдохнули, покупались в море, поели фруктов, ну а сами отправились в Испанию. И не валяться на каком-нибудь пляже, а путешествовать. Притом самим, без всяких турфирм. Побывали в нескольких городах. И больших и маленьких. Ходили в музеи, любовались готическими соборами и средневековыми замками. Пробирались в тёмных и тесных улочках, как в штанинах без солнца. Всегда выходили потом на солнечную площадь. Рядом с очередным собором или музеем. Игорь Петрович имел два высших образования. Неплохо разбирался в живописи и архитектуре. Любил и музыку. И классическую, и джаз.

Вернулись домой путешественники посвежевшими, полными впечатлений. Дня два только и было разговора за столом об увиденном. Агеев и Мария невольно завидовали – помимо регулярных постукиваний в стену, супругам всегда есть и будет о чём поговорить.

Словом, от первого впечатления о зяте на свадьбе не осталось и следа – Игорь Петрович нравился всё больше и больше.

И вот этот полный жизни гигант однажды рухнул. Упал прямо на улице. После трёх с половиной лет жизни с молодой женой. Оторвался тромб, образовавшийся в сонной артерии. Мгновенная смерть.

Через полгода после похорон нашлись, конечно, и наследники разных мастей. От трёх племянниц до троюродного брата. Но в завещании чёрным по белому было написано: всё, что нажил и скопил – жене. Ирине Геннадьевне Камышовой. Хотя для птицы такого полёта, каким был Игорь Петрович Камышов, осталось, в общем, не много. Скромный, из трёх комнат, дом на Котова да тысяч триста денег. Честный был или не умел, ломал голову Агеев.

И теперь даже это скромное всё слесарь-придурок хочет пустить в распыл, до конца испохабить. Знал бы Игорь Петрович, во что превратили его усадьбу.

Как всегда вдвоём шли к Табашникову. Из ФМС. Где от Кугель Евгений получил очередную вздрючку. Через неделю опять нужно ехать в Краснодар, там проходить дактилоскопию. Требовался высший уровень проверки. По новейшим технологиям. Чтобы мигрант уж точно не отвертелся. Шли отметить эту новость, не особо и расстроенные. «Не забыть бы тебе прихватить с собой мочу и кал, – озаботился Агеев. – В двух разных баночках. Впрочем, я прослежу». Хохотали, представив, как Геннадий будет «прослеживать». Заглядывать сбоку. Чтобы всё было по-честному. Ха-ах, хах-хах!

Шли, успокаивались, вытирали глаза.

По дороге летел, мёлся за машиной крепкий пёс. Пытался цапнуть колесо. Переднее. Никак не получалось. Отстал. Перебежал дорогу, помчался за другой машиной. В другую сторону. Табашникова сразу ударила метафора – «недающееся колесо». Которое невозможно цапнуть. Сказал Агееву. Однако тот ничего не понял, давай разъяснять общеизвестное: «Собаки как и люди. Бывают глупыми, дурными, вот как этот, и очень умными». В доказательство стал рассказывать байку: «У меня сосед в Казахстане был. Еня-пьяница. Упадёт, бывало, где-нибудь, не дойдя. Его пёс Архар никого не подпустит. Даже милицию с вытрезвительной за спиной. Тем убивать пса жалко. Преданный. Так и уедут ни с чем. Если зимой Еня упал в снег, особенно ночью – Архар рядом нервничает, скулит. Понимает, хозяин может замёрзнуть. Через десять-пятнадцать минут не выдерживает, мчится домой. Взлетает на пятый этаж и начинает лаять, булгача весь дом. Скрестись в дверь. Маруся Енина матерится, но собирается, идёт за псом поднимать, тащить. Вот какие псы бывают. Все возвращённые мухтары вместе взятые, с их гав-гав по командам из-за кадра, ногтя не стоят настоящего умного дворового пса».

Хорошо рассказал, интересно. Однако думалось: захватывающе рассказывать байки где-нибудь в компании и скромно, но складно царапать перышком на бумаге – две, как говорится, большие разницы. (О себе думал скромно: царапаю всего лишь перышком, рассказывать не умею.) Удивляло всегда, что друг так замечательно травит байки, а пишет занудно, неповоротливо, тяжеловесно. Что всё тянется в повестях его – как в жизни . Как в нескончаемом сериале фильмов на триста. Да ещё сшитом белыми нитками. С бесконечными разговорами: монологами, диалогами. С объяснениями в них каждого чиха героев. Чтобы, не дай бог, читатель чего-то не понял.

Об этом прямо говорил любителю опупей:

– Длинно, Гена, всё, очень длинно.

На что писатель отвечал:

– Настоящий графоман всегда чувствует благодать письменного стола. И строчит, и строчит, и строчит. – И заканчивал со смехом: – Пока ему не дадут по башке и не позовут обедать.