Владимир Шапко - Переезд на юг

Вскоре на дне рождения Агеева-младшего Табашникова посадили рядом с какой-то женщиной в чёрном платье. Которую он сначала никак не воспринял. Просто привстал, пожал руку и снова сел. Потому что, как всегда, был поражён накрытым столом. И не столько разнообразием блюд на нём, сколько оформлением его: сверкающим хрусталём бокалов и рюмок, царским графином с водкой, рядом с которым даже коллекционная бутылка Андрея выглядела бедно. Серебряными, чётко разложенными столовыми приборами. Салфетками на чистых тарелках. Смахивающими на островерхих белых монахинь. И самое главное – бьющим без пощады космодромом с потолка. От света которого всё время вспыхивали новые дорогие запонки чопорного Андрея Геннадьевича Агеева. Хозяина дома и стола. Однако живут, как всегда подумал Табашников, вытирая со лба пот (платком, платком, не рукой!), пока Андрей Геннадьевич нацеживал из красивой бутылки трём женщинам, виртуозно подкручивал бутылку, а Агеев-старший, отец чопорного, вздрагивающей рукой плескал из царского графина в рюмки водку другу и себе.

Поднялся со своей, откашлялся. И повернулся вдруг к жене:

– Дорогая Маша! (Все удивились, не поняли, застыли с рюмками, а сын усмехнулся – старик совсем попутал рамсы.) – Дорогая Маша! – повторил Агеев. – Сердечно поздравляю тебя с рождённым тобою сыном! Рождённым сорок один год назад. Рождённым в муках. Спасибо тебе, родная. – Склонился и поцеловал растерявшуюся жену в темя. Как ребёнка.

– Ну а теперь и твоя очередь, Андрей. Поздравляю тебя, дорогой.

Подошёл, обнял, постукал по спине, плеща водкой на дорогую рубашку сына. Потом смахнул слезу и сел. И дёрнул.

Женщины и Табашников с облегчением захлопали. И тоже выпили. Табашников выпил разом, женщины пригубили.

Только тут Евгений Семёнович вспомнил про соседку. Даму в чёрном платье. И с брошью, как оказалось. Как со стеклянным скорпионом:

– Не желаете? – застыл с ложкой над оливье.

Та милостиво разрешила. Взбодрила причёску полной рукой. Кольцо на безымянном пальце смахивало на жука с панцирем. Не колорадского, конечно. Но майского, российского – точно.

– Чем занимаетесь? – любезно поинтересовался жених, закусывая.

Оказалось, дама имеет салон. Женской красоты. Под названием «Элеонора». Хотя сама назвалась Ксенией. Ксенией Петровной. Вообще за вечер она несколько раз как-то перевоплощалась. Выпив водки (Агеев не жалел из царского), свекольно раскраснелась. Как простая баба. Стала вроде бы мощной и сильной. Чтобы оправдать пожелания Агеева (свата), начала хвалиться, что она не просто казачка, а донская. Не в пример местной мелкоте. А потом и вовсе начала поталкивать жениха плечом и подмигивать всем. Мол, вот он, жених, хих-хих-хих. Сидит чурбан чурбаном, хих-хих-хих. И снова сидела чопорно, соответствуя месту, поправляла причёску. Будто её только что хорошо прижали. Где-нибудь в тёмном углу. И пальцы её опять превратились в пальчики. С защитным панцирным кольцом.

На лоджии, когда закурили, Агеев сразу спросил:

– Ну как, как она тебе?

– Кто?

– Ну Ксения Петровна. Кто же ещё?

Табашников хорошо потянул. Стал выпускать:

– Ударит кулаком – с копыт слетишь. И не встанешь.

Агеев нервно рассмеялся. Не понравилась. Хотя лучше бы на себя посмотрел. Красавец. С дымом. Из курносой сопатки.

Со второй невестой Табашников сидел рядышком на пляже. Можно даже сказать, плечом к плечу. Вытянув голые ножки. (Агеевы были лишь фоном картинки – осторожно (на цыпочках) передвигались за спиной голубков, только бы не спугнуть.)

У Маргариты Ивановны не было груди под купальником, зато имелись две шишки на разлапистых ногах. Возле больших пальцев. Отчего тощие ноги имели вид рыхлителей для огорода. Маргарита Ивановна ничуть не смущалась этого, оживлённо рассказывала о своей работе библиотекаря. Казалось, то, что нужно Табашникову. И рыхлители для огорода всегда под рукой, и библиотека. Но жених, было видно всем – воротил морду. Безнадёжен, хотели махнуть рукой Агеевы. Однако он их удивил. После пляжа отправился провожать. Благо что Маргарита жила неподалёку от моря. Оставил застывшее семейство с раскрытыми улыбающимися ртами. И даже вернулся и пощекотал на прощание Юлечку. Которая успела ему сказать «па-па». Дескать, не шали там.

Женщина в пляжной шляпе шла, не торопясь переставляла худые ноги. Так ходят на очень медленной прогулке. Сарафан, стянутый на плоской груди, перемещался шатром, балаганом, заполненным солнцем.